— Куда?

— Не знаю, просто идем. Отсюда. За горы, за море, куда-нибудь. Я не знаю куда, но словно какая-то сила тянет меня, зовет, и я не хочу и не могу ей противиться.

Он говорил и говорил. Раз начав, он уже не мог остановиться. Ларгис молчала, и он был ей благодарен за молчание. Но, повернувшись к ней, он тотчас пожалел о сказанном. Зажимая себе рот ладонью, девушка смотрела на него расширившимися от ужаса глазами.

— Джурсен, — прошептала она и сорвалась вдруг на крик. — Не смей! Слышишь, не смей! — она обвила его шею руками, привлекла к себе, словно защищая от опасности, и быстро заговорила:

— Ты горячий, очень горячий, у тебя жар, лихорадка, ты болен, Джурсен… Ну не молчи, скажи, что ты болен! Болен! Болен! Болен! — как заклинание повторяла она, и с каждым словом возникшая между ними стена становилась все выше и прочнее. И нет больше силы, способной ее разрушить. И желания тоже нет.

Чем чаще наваливались на Джурсена приступы необъяснимой тоски, тем с большим усердием отдавался он изучению священных текстов. Страстный Гауранга, мудрый Вимудхах, прозревший душой лишь на исходе жизни, они были всегда рядом, сходили со страниц книг, чтобы научить и убедить безумца. Джурсен с ними беседовал, спорил, но — единственный себе судья — не мог признать победы ни за одной из сторон.

И тогда он сам вступил с собой в поединок, выбрав в качестве темы для итогового трактата Первую Заповедь Данда: «Здесь наш дом».

«Здесь наш дом, — повторял и повторял про себя Джурсен. — Здесь наш дом. Умрем все, но не уйдем из дома».

И тут же из темных тайников выползала и крепла крамольная мысль — почему? Но Джурсен гнал ее от себя. Умрем, но не уйдем, вот где соль! Лучше смерть, чем отступничество, но человек изначально слаб и исполнен жалости к себе, рождающей сомнение. Лишь вера и страх способны укрепить его. Больше страх, чем вера. И если это верно, а это верно…

Святой Данда сжег корабли, чтобы не было искушения уйти из дома. Но дом наш — тоже корабль, и мы должны быть готовы сжечь его в любую минуту и погибнуть вместе с ним, если искушение будет слишком велико.

Долгим было молчание адепта-наставника, когда Джурсен поделился с ним своими мыслями, и лишь спустя несколько дней, посоветовавшись с адептами-хранителями Цитадели Данда, он одобрил выбор темы.

Джурсен написал быстро, выплеснул на бумагу открывшуюся ему великую тайну, заключенную в словах Данда, но, перечитав написанное лишь единожды, боялся взять трактат в руки еще раз, так велики были его страх, стыд и отчаяние.

Сжечь свои корабли он так и не смог.