— Император! — воскликнул Банник, увидев в дальномер, как на площадь вырываются тысячи кошмаров.

— Сэр, я такого прежде никогда не видел, — сказал Эппералиант. — Показания авгуров бессмысленны.

— Нужно открывать огонь. Сейчас, — произнес Мегген.

— Еще нет! Гляди, Аделард пока жив, — ответил Банник.

Они видели в прицелы, как космодесантник дюйм за болезненным дюймом уползает от врат, пока площадь за ним заполнялась нечистой ордой. Сущности были многоцветными, их окружал переливающийся свет. Они бились друг с другом и танцевали, и заскакивали на тела павших, чтобы терзать их плоть.

— Нужно стрелять сейчас! — закричал Мегген.

— Ждать сигнала!

Аделард полз дальше, пока площадь затопляло все больше и больше существ.

— Он выберется!

— Кол! Дай команду, Коларон! Давай же!

Ченсормен на четвереньках пролез вперед и раздраженно глянул в перископ Банника.

— Он прав. Огонь!

— Отставить! — закричал Банник. — Он еще жив. Ждем сигнала.

Наконец Черный Храмовник дополз до люмена, где Дорога Основателей выходила на Площадь Основателей, и обнял его. Кучка существ заметила Аделарда и направилась к нему. Выгнутые назад ноги придавали им запинающуюся, хищную походку. Они были ужасными, но также и прекрасными, пародиями на человеческое тело, андрогинные создания, в которых тревожно размывались особенности мужской и женской анатомии. Из-за заостренных зубов вырывались длинные языки. У многих вместо рук были изящные хитиновые когти.

— Сейчас! — провоксировал Аделард. — Давай сейчас!

От вида существ у Банника отнялась речь. Медленно одно из них обернулось и посмотрело на него. Он мог поклясться, что круглые черные глаза заглянули ему в душу прямо через оборудование прицеливания.

— Сэр! — крикнул Эппералиант. — Он отдал приказ.

Что-то большое пыталось пробиться наружу, с бычьей головой и могучим телом. Врата содрогнулись от его рева.

— Сэр! — снова закричал Эппералиант.

Банник моргнул и отвел глаза. Голову наполнили ужасные образы. Его воспоминания о мертвом Тупариллио и покалеченном Брасслоке сами по себе были достаточно дурными, но, кружась у него в мыслях, они стали вовсе извращенными и непристойными.