– Эгери! Ну где ты там? Правда ведь больно. И кальмары вот-вот сгорят.

– Иду, иду, сестренка, извини.

Эгери тряхнула головой и, решительно отвернувшись от окна, пошла вглубь комнаты, где на деревянной кровати в коконе из множества подушек, одеял и покрывал лежала Элиана. Здесь было темно, душно, несмотря на открытое окно, пахло дымом – на маленькой жаровне рядом с кроватью жарились два кальмара – и мочой: Элиана на последних месяцах беременности, и стоило ей погромче рассмеяться, чихнуть или кашлянуть, как она тут же мочила одежду. Эта невесть откуда взявшаяся напасть донельзя злила Элиану и делала почти невыносимой жизнь Эгери – ей что ни день приходилось перестирывать кучи белья. Элиана и рада бы помочь, да ей сейчас просто не нагнуться над лоханью. А ходить в грязной и вонючей одежде она не могла – если что и осталось в ней от прежней Элианы, так это страсть к нарядам и украшениям. Даже сейчас в ушах у нее покачивались бронзовые серьги с солнечными дисками, а на шее сверкало ожерелье с витыми спиральками. А вот кольца давно пришлось снять: пальцы распухли и из изящных «стебельков с розами ногтей», как писали некогда поэты, превратились в бесформенные сосиски. И с ногами не лучше: «два ослепительно белых голубя, мелькающие в разрезах платья» теперь опухли, покраснели и покрылись узловатыми венами. Эгери деревянными щипчиками перевернула кальмаров и, сев у ног сестры, стала растирать ей лодыжки. Элиана, обрадовавшись, что на нее наконец обратили внимание, тут же начала рассказывать, какое платье она себе закажет, едва оправится от родин. Эгери быстро поняла, что тут от нее не ждут советов, и можно отдаться своим мыслям.

Да, невеселой выдалась эта весна. Постоянное недомогание быстро сделало Элиану капризной и раздражительной. Прежде с легкостью побеждавшая в любом споре на знание поэзии, Элиана частенько не могла теперь припомнить, где живет ее портниха или сколько она осталась должна зеленщику. Это ее донельзя сердило, ей казалось, что все вокруг к ней придираются, не желают войти в ее положение, и все свои обиды она вымещала на младшей сестре. Эгери, хоть и уговаривала себя каждое утро быть терпеливой, все же во второй половине дня начинала огрызаться, а к вечеру обычно разражалась ссора из-за какого-то пустяка; обе сестры ругались в пух и прах, потом плакали, мирились и засыпали совершенно опустошенными, терзаясь обидой и стыдом. Один только Исий, муж Элианы, оставался, как прежде, спокоен и весел. Правда, и он предпочитал проводить время не дома, а в казарме со своими солдатами. Впрочем, там он не буйствовал и денег не тратил; наоборот, приходя домой был неизменно трезв, а все жалование отдавал Эгери – для нее и Элианы. Эгери подозревала, что в глубине души он просто боится за жену и, не желая этого показывать, предпочитает держаться от нее подальше. «Так уж боги определили: нам – мучаться, а мужикам – бояться», – говорила когда-то Эгери ее нянька.