Я понял: где-то тут подвох. Инстинктивно провел рукой по стене возле двери и наткнулся пальцами на выключатель. Щелк! И «да будет свет!» – под потолком вспыхнули две тусклые лампочки. А вон и пентаграмма в дальнем углу.

– Что, мой милый: один – ноль в мою пользу?

Но Тогот снова замолчал. Я представил себе его недовольное лицо и прыснул со смеху, а потом, цепляясь за стену и с большим трудом переставляя ноги, направился к пентаграмме.

* * *

Появился я в пространственном кармане – огромной, совершенно пустой комнате, если не считать лечебной ванны-саркофага, посреди которой, крепко привязанный к стулу, сидел мой любимый очкарик – Дмитриев. С потолка на шнуре свисала одинокая электрическая лампочка. А вокруг Дмитриева, поигрывая молотом в руке, бродил Иваныч.

– И как ты себя чувствуешь? – неожиданно спросил он, наклонившись к пленнику.

– Я раскаиваюсь, – дрожащим голосом пролепетал тот.

– Не-а… Не раскаивается… – возразил из пустоты вездесущий Тогот. – Снова врет. Вместо этого он представляет себе, как хорошо было бы, если бы ему удалось осво бодиться и переломать этим молотом все кости тебе, а также твоей жене и дочурке.

– Ты и в самом деле так думаешь? – подступая к пленнику, поинтересовался Иваныч.

– Не-е-е-т! – трясь от страха, пробормотал очкарик.

– А еще он мечтает о том, как, избив тебя так, чтобы ты встать не мог, на тебя помочиться.

– Ну до чего извращенный ублюдок! – вздохнул Иваныч, говоря в пустоту, а потом со всего маху опустил молот на одно из колен очкарика. Я отлично слышал, как хрустнули кости коленной чашечки. Несчастный завопил так, что у меня в ушах зазвенело.

– Что тут происходит?

– А, Артур, – повернулся ко мне Иваныч, по-прежнему поигрывая молотом. – Заждались мы тебя. Пора весь этот цирк заканчивать.

– Я спрашиваю: что тут происходит? – кивнул я в сторону Дмитриева. – Вы чего, ополоумели?

– Не ополоумели, а поумнели, – объявил, материализуясь, Тогот. – Это такая новая воспитательная игра, называется «Прометей». Задаешь наводящие вопросы и при неправильной ментальной реакции ломаешь кости, потом кладешь человека в саркофаг. Через пару минут он как новенький. Ты снова задаешь ему те же вопросы… В общем, продолжаешь веселье до тех пор, пока подопытный не начинает думать – заметь, не говорить, а думать – правильно. Вот такая молот-терапия.

Я с отвращением посмотрел на своих приятелей.

– И вы считаете, что изгаляться над человеком подобным образом правильно?

– Нет, надо было пистолет ему к виску приставить и закончить все мучения, а лучше взять подписку о том, что он больше не будет, и отпустить на все четыре стороны. Ты что предпочитаешь?