Противник отскочил, чуть мазнув ладонью по щеке Йована — словно пощечину отвесил. Развернувшись, киллер бросился в новую атаку, чувствуя, как полосы на его теле начинают гореть огнем. Еще немного и это случится. И пусть. Сегодня — пусть. Именно здесь и сейчас Йован был готов к адскому пламени боли, исходящему из его внутренностей.

После пары яростных атак ему удалось добраться до противника, поймать его на перемене позиции — быстрой, но предсказуемой. Кулак Йована мазнул по белой рубашке, раздался треск ребер, но охотник, не вздрогнув, подтолкнул его под локоть, свернулся пружиной и Йован, потерявший равновесие, снова вскинул ноги к потолку.

На этот раз он был готов. Перевернувшись в воздухе, он кубарем прокатился по полу и по инерции встал на ноги. Плотный, собранный, сосредоточенный, — как оживший манекен из резины. Сделал шаг вперед. Еще один.

— Давай, — подбодрил его охотник, отступая. — Давай. Покажись. Покажись, тварь.

Ярость пламенем хлынула из живота в лицо Йована, выжигая глаза раскаленным металлом. Он коротко рыкнул, пытаясь сквозь огонь рассмотреть своего врага. И вдруг увидел его. Там. Внутри черных, как уголь, глаз. На самом их дне, не имеющих сейчас отношения к телу в белой рубашке.

— Шайзе, — прошептали губы Йована, и впервые за день ему стало страшно, потому что стало страшно той ярости, что бурлила в нем.

Охотник подался вперед, черные глаза вспыхнули огнем. Он не пытался атаковать — теперь он жадно всматривался в лицо Йована.

— О, да, — пророкотал охотник. — Теперь я вижу тебя. Как долго я искал тебя, Шульц. Покажись! К черту этого сопляка, чью шкуру ты натянул! Покажись!

Йован, скованный ужасом, покачнулся. Он больше не мог шевелить руками и ногами, тело двигалось само. Как и всегда в таких случаях. Но на это раз оно не взрывалось потоками ярости. То, что управляло его телом — пятилось, а волна липкого страха пятнала черными кляксами огонь гнева.

— Кох, — прошептали губы Йована сами по себе. — Давид Кох!

— Да! — воскликнул охотник, сжимая кулаки. — Да. Я вернулся. О, как я этого ждал! Представь, вечность во тьме и скрежете зубовном, вечность в том пламени, в котором ты оставил меня гореть, уходя от моей разоренной мельницы. Тьма и боль… Ты знаешь, о чем я говорю, Шульц, знаешь! И вдруг повеяло свежим ветром. Я метался, как пловец подо льдом, ищущий малейшую трещину, чтобы глотнуть воздуха. Задыхаясь, ежесекундно умирая. И когда я нашел слабое место, разрыв, червоточнину, что я встретил? Твой взгляд, мразь. Тот, что я видел, когда горел в пламени, объявшим мой собственный дом! Я увидел тебя, Шульц. На той стороне. Мы не встретились там, но могли встретиться здесь. И я пришел. Пришел за тобой.