— Я могу, — вмешался Зинченко. — Аналитики есть и у вас, и у нас, и у Купола, и все работают по разработанным стандартным тестам, зная, как будет действовать тот или иной профессионал. Мы с шефом разработали пакет рекомендаций, способных озадачить чужих аналитиков. Предлагаю ознакомиться.

Генерал глянул на часы, кивнул:

— Это ваша компетенция, полковник. Подключите Глеба Максимовича, Рудольфа Олеговича — и вперед. После обеда ко мне. Все ясно?

Синельников и Зинченко молча встали из-за генеральского стола с отечественной аппаратурой интеркома, телефоном «горячей линии» и многофункциональным телефоном японского производства.

Впервые это чувство посетило Матвея на Казанском вокзале, когда он появился там в кассовом зале, чтобы взять билет до Рязани. Чувство можно было выразить двумя словами: тучи сгущаются! Откуда оно взялось, Матвей не мог объяснить, но интуиции своей доверял полностью. Что-то изменилось вокруг, сдвинулись массивы неосознанной информации, создавая вибрации полей, которые улавливались где-то в глубинах психики неизвестными датчиками, и у Матвея как бы открылся третий глаз, позволяющий ему видеть контуры будушего.

Размышляя о том, почему он не поехал в Рязань, чтобы проведать Кристину, на машине, а выбрал поезд, Матвей взял билет и отошел в угол зала, за колонну, где на ворохе узлов сидел краснорожий детина и уплетал колбасу, отламывая от батона огромные куски. Ел он так смачно, что Матвею самому захотелось перекусить, поэтому он не удивился, заметив еще одного наблюдателя — пацана лет десяти, одетого бедно, но в аккуратно заштопанные и чистые шортики и майку, который во все глаза смотрел на пирующего Гаргантюа. А когда парнишка подошел ближе, Матвей понял, что тот увечный: правая нога не разгибалась, и он ее подволакивал.

Глядя, как он смотрит в рот краснорожего, Матвей судорожно сглотнул подступивший к горлу комок и хотел было намекнуть детине: поделись, мол, с ребенком, — но передумал и полез в карман за деньгами. И тут краснорожий вдруг протянул руку и дал мальчишке подзатыльник, так что тот врезался головой в колонну.

— Иди отсюда, ворюга!

Парень, однако, не заревел, хотя на глаза навернулись слезы. Завозился, с трудом вставая на ноги, и поковылял по залу, не оглядываясь. В душе Матвея что-то сгорело, жар хлынул к щекам, перехватило дыхание, и он с трудом сдержал готовое вырваться рыдание, будто это ему сделали больно. Шагнув к детине, привычно выбрав точку удара, он вдруг подумал: краснорожий «коммерсант» его не поймет, что бы он ни сделал, и Матвей произнес тихо, но четко одно-единственное слово: