– Да, это я.

– Меня зовут Марио Ланца, – сказал кастрат. – Я должен поговорить с вами…

– О чем? – Иван встал, расправил плечи.

– О вашем отце, Иван Сергеевич. О вашем настоящем отце.

Они поднялись на платформу. «Праздник у них тут, что ли?» – удивился Иван. Кастраты суетились, бегали. Крик стоял, как на «Садовой-Сенной», а там народу раз в десять больше, чем здесь.

Нет, все-таки в них много бабского.

Они прошли в служебное помещение у торца платформы, стены были выкрашены в пастельный спокойный цвет, все чисто и аккуратно.

– Я должен кое-что у вас узнать, – сказал Ланца.

Иван поднял брови. На следователя Ланца походил меньше всего.

– Именно вы?

– У меня уникальная память, – сказал Ланца. – Возможно, вы слышали, что некоторые люди помнят свое рождение. Писатель Лев Толстой, если вам это имя что-то говорит, помнил до мелочей, как его маленького крестили… Я же помню все. От и до. Свойство моей памяти. Вы не способны что-то запомнить, я не способен забыть даже самые жуткие подробности. Я – простите за высокий штиль – ходячая память моего поколения… К тому же, – он усмехнулся, – какое совпадение: кастрированная. Что, по мнению наших предков, является доказательством моей беспристрастности.

– Вы беспристрастны? – спросил Иван.

Ланца усмехнулся.

– Думаю, нет. До Катастрофы высказывалась теория, что работа человеческой памяти напрямую связана с эмоциями. Чувство, впечатление – необходимый ингредиент для запоминания. Лично я вполне эмоционален. К счастью для вас.

Иван хмыкнул. Это еще надо посмотреть, к счастью или к несчастью.

– Поэтому вы со мной и говорите?

– Совет попросил меня определить, те ли вы, за кого себя выдаете…

– Почему вас?

– Во-первых, потому, что у меня уникальная память.

– А во-вторых?