– Мясницкого ножа, точно, – закончил Уберфюрер.

– Вы будете меня и дальше перебивать?! – возмутился Водяник.

– Простите, Проф, – сказал Иван. – Он больше не будет.

– Кастраты – высокие сильные люди. Во времена Ренессанса существовал целый бизнес на кастрированных мальчиках. Они пели в церковных хорах, выступали в опере, вели жизнь избалованных вниманием публики звезд. По сведениям историков, в те времена кастрировалось до пяти тысяч мальчиков в год…

Уберфюрер выглядел потрясенным.

– Да пиздец какой-то! Их самих надо бы.

– Единственные дошедшие до нас записи пения кастратов – это пластинка, записанная одним из последних знаменитых оперных кастратов – Алессандро Морески. – Профессор хмыкнул. – Да уж.

– Вы ее слышали? – спросил Иван.

– Да. Ощущения… странные, прямо скажу. А тут услышать вживую… – Водяник задумался.

Иван оглядел компанию. Веселого, прямо скажем, мало. Только вырвались из плена, расслабились – и снова плен. Кузнецов сидел потерянный. Профессор задумчивый. Мандела невозмутимый. Уберфюрер – злой, облизывал разбитую губу и хрустел костяшками.

– Как оно? – спросил его Иван.

– Здорово. Просто слов нет. – Уберфюрер передернул плечами. – Там нас ослепить собирались, а здесь что – кастрировать?

Приятная перспектива, однако.

– Лучше уж ослепить, – пробормотал Иван.

– Понимаю тебя, брат.

Время шло. Зачем их, черт возьми, взяли? Иван начал ходить из угла в угол камеры.

– Долбаная неопределенность, – сказал Уберфюрер вслух. – Ненавижу!

– Я тоже, – поддакнул вдруг Мандела.

Тяжелый взгляд голубых глаз скинхеда медленно, словно входящий в плоть нож, пронзил негра. Уберфюрер повернул голову чуть в сторону, словно расширяя рану, чтобы пошла кровь… и выдернул взгляд. Закрыл глаза.

Мандела пошатнулся.