Но тех нескольких хурасамов, что я украл в магазине на углу, не хватило бы даже на место в шкафчике для швабр этого межзвездного лайнера, и в любом случае я связал себя контрактом с колизеем на целый стандартный год. Шестьдесят пять боев, каждый из которых может оказаться для меня смертельным. А если я попытаюсь нарушить контракт и сбежать, все закончится тем, что мне отрубят ноги, разрежут ноздри, а потом вытащат на Колоссо и бросят мое тело огромным хищникам – на мясо, в буквальном смысле слова. Устроители – и граф Балиан Матаро не в последнюю очередь – вытрясут из меня свои вложения так или иначе.

Моя соседка опорожнила мочевой пузырь прямо себе на ляжки, а я, пытаясь успокоиться, вернулся мыслями к нашему противнику. Они будут в броне и со щитами – настоящими, а не тем древним хламом, что носили мы. Нас экипировали так, словно мы должны были атаковать гомеровскую Трою, а не пятерых гладиаторов в современных сенсорных доспехах. Наше тупое оружие могло только оставить вмятину на их броне. Вся схватка была не более чем фарсом. Их доспехи имитировали повреждения в зависимости от силы наших ударов, но сами гладиаторы при этом не получали никакого вреда. В подготовку этих профессиональных атлетов вкладывались большие деньги, поэтому погибали они крайне редко. Мы могли только обездвижить их.

– Шок и трепет, Адриан, – пробормотал я себе под нос, надавив на глаза костяшками пальцев и проведя ладонью по ежику волос. – Кровь и гром[16].

Сквозь стиснутые зубы вырвался стон. Мне так недоставало сейчас Гибсона. И Робана. И даже Феликса. Кастелян уж точно знал бы, что делать, и придумал бы десятки способов выкрутиться из любого положения, в котором мы окажемся. Сотни. Внезапно я осознал, что должен был уделять больше внимания тактике. Научился не всему, что нужно знать. И теперь уже никогда не научусь. Феликс остался за сотни световых лет отсюда, а Гибсон… Да, только мой отец и Мать-Земля знали, где сейчас Гибсон. Я туже затянул под подбородком ремень шлема.

Лифт, вздрогнув, остановился, и почти сразу же отворились большие тяжелые двери, проскрежетав металлом по каменному полу. Звук обрушился на нас еще раньше, чем в глаза ударил дневной свет, – ужасающий шквал, глубокий и сокрушительный, словно море. Животный рев восьмидесяти тысяч зрителей, заходящихся в пьяном восторге и радостном предвкушении зрелища. Этот звук на каждого подействовал по-разному, придавив к земле одних и приподняв других.

«Страх отравляет, – повторял я себе древнее изречение, подобно тому как недавно молился Хлыст. – Страх отравляет».