Однако меня по-прежнему не выпускали за пределы дворца без сопровождения, поэтому на новые откровенные беседы с Валкой рассчитывать не приходилось. Несомненно, во дворце нашлись бы места, где мы могли бы переговорить с глазу на глаз, но знали о них только сам граф и его приближенные, а о том, чтобы спросить, где это, не могло быть и речи. И вот однажды я оказался возле двери в апартаменты Валки, не в первый и не в последний раз. Она никогда не приглашала меня войти, мы прогуливались по дворцовым колоннадам и сводчатым залам или спускались к террасовым садам, которыми изобиловала южная часть зиккурата.

Валка не открыла дверь ни на мой первый стук, ни на второй. Я долго простоял в неловком молчании, пересчитывая черные и темно-желтые плитки, выложенные «елочкой» на полу. Мимо меня прошли логофеты, сопровождавшие какого-то важного внепланетника в дюрантийском одеянии. Они едва удостоили меня взглядом, а я притворился, будто поглощен тем, что показывал голографический экран на противоположной стене: причудливые завихрения розовых и фиолетовых облаков, окутывающих геометрически строгие очертания мандарийского монастыря из белого камня. Табличка в углу туманного пейзажа сообщала, что это храм Башан на Цай-Шэнь.

Цай-Шэнь больше нет. Ее разрушили сьельсины. Я задумался о том, сохранили ли эти камни белый цвет или война превратила их в черные. Какая жестокая шутка богов или самой судьбы настроила этот экран на пейзаж Цай-Шэнь? Я протянул руку сквозь изображение и прижал пальцы к металлу стены. Затем развернулся, стараясь не думать о том, что этот храм и вся остальная планета превратились в расплавленное стекло. Экран зашипел и погас, оставив только вечерний свет, что проникал сквозь высокие окна по обеим сторонам от него. Скачки напряжения были таким обычным делом в замке, что я даже глазом не моргнул, зато решился снова постучать в дверь и подергал ручку.

– Валка?

Дверь оказалась не заперта. Может, ее специально оставили открытой? Или замок испортился из-за перебоев с питанием? В любом случае я уже открыл дверь в помещение, куда не должен был заходить.

«Ну хорошо, дружище, ты идешь или нет?»

Даже без света я заметил, что комнаты Валки богаче и просторней, чем мои. При этом здесь был ужасный беспорядок. Я остановился на мгновение, заметив зеленое нижнее белье на полу комнаты, в которую зашел без разрешения. Этот беспорядок делал Валку человечней, хотя я, как всякий юноша, цеплялся за распадающийся идеальный образ. Одежда была разбросана по полу, висела на спинке стула, лежала поверх документов и магазинных чеков на маленьком сервировочном столике и на большом обеденном столе. Мне пришлось напомнить себе, что объект моих нежных чувств – это живой человек, а не бесплотная мечта.