Он был чертовски красив. Ваятель, увидев его, непременно пожелал бы создать это лицо в бронзе или черном камне. Но Сатана не был склонен удостаивать своим вниманием ваятелей. Они слишком суетны в стремлении осчастливить мир оберточной красотой. Мало кому дано постичь душу, и никому — душу Сатаны. Из этой бездны нет возврата.

У Сатаны было множество обличий. Он менял их с такой легкостью, с коей комедиант меняет маски. Но истинным своим лицом он считал одно — то, с каким представал перед Фонарщиком. Лицо юноши — тонкое, одухотворенное, согретое темной синевой глаз и обрамленное золотистыми кудрями. Он походил на подросшего Сикстинского младенца, некогда рожденного кистью Рафаэля. Тот же ангельский облик и те же бесконечно мудрые, доверчивые, пытливые глаза. Быть может, это было не случайно. В своих беззлобных шутках, поддразнивая Творца, Сатана нередко доходил до неосознанного кощунства.

Он вошел в рубку непринужденно, словно вернулся, отлучась на минутку. На нем был черный, с золотистым шитьем костюм и подбитый алым шелком черный же плащ. Бледное лицо, увенчанное короной желтоватых волос, сверкало бриллиантом в мрачной оправе.

— Привет, Шер!

Сатана бросил Фонарщику небольшой блестящий сверток. Фонарщик ловко поймал его, развернул хрустящую бумагу и извлек квадратной формы флакон, наполненный темной влагой.

— Ты искушаешь меня, Сатана! — пропел Фонарщик, улыбаясь.

— Работа такая! — в тон ответил Сатана.

Материализовав посреди рубки кресло, Сатана уселся.

По его лицу блуждала неопределенная улыбка. Он любил общество Фонарщика, Фонарщик знал это. Однажды он спросил: за что? Сатана на мгновение задумался и ответил:

— Наверно, за то, что у меня нет иного выбора. Я могу встречаться с Творцом, но он глуп и невыносимо скучен. В его обществе меня неизменно тянет говорить пошлости. Я могу призвать своих слуг, которые мечтают о встрече со мной, но они мне неинтересны, поскольку наделены лишь тем, что вложил в них я. И, наконец, люди… Они еще более невыносимы, так как надоели мне просьбами купить их души. Все лезут в Наполеоны. Вот так–то, Шер!

— А как же я? — улыбаясь, спросил Фонарщик.

Сатана сжал тонкие пальцы в кулак, а затем принялся поочередно выбрасывать их.

— Ты умеешь делать то, что неподвластно мне. Ты ни разу не предлагал мне свою душу. И ты просто приятный собеседник. — Три изящных пальца образовали дьявольский трезубец. — И это все!

Потому–то Сатана и посещал время от времени Фонарщика. Они выпивали и разговаривали, а когда порядком набирались, Сатана принимался искушать. Без должного, однако, усердия, скорей по привычке. Должно быть, Сатана опасался, что Фонарщик когда–нибудь поддастся на уговоры, и тогда он лишится своего лучшего собеседника.