Никто не отозвался. Квартира, впитав в себя стук его собственных шагов и крик, ответила молчанием, в котором можно было разобрать лишь приглушенное ворчание старых труб.

— Отец!

Отец не вышел, чтоб его встретить, хотя смена на заводе давно должна была закончиться. Даже не подал голоса. Ну конечно, сидит в гостиной и нарочно молчит, чтоб его разыграть. Эрих, сдерживая смех, в несколько шагов оказался там. И замер, глотая воздух. Гостиная была пуста, как и прихожая. Запахи остались те же, что и прежде. Запах табака и пота, запах цветов и старого дерева, запах зубного порошка и пыльного ковра. На стене висел, удрученно молча, радиоприемник. Лежала никем не тронутая книга, заложенная шпилькой.

Родителей не было. В квартире стояла тишина. Промеж стен сгустилась огромная, ничем не потревоженная, воздушная масса. И Эрих почувствовал, что воздух в ней разряжен до такой степени, что и дышать сложно. Он даже покачнулся от мгновенно налетевшей слабости. Но это быстро прошло.

Чтобы задавить эту тишину, Эрих сделал первое, что пришло в голову, привычно щелкнув выключателем радиоприемника. Диктор монотонно бубнил про шахты в Руре: какой-то штейнмейстер удостоился получения партийной награды за рекордную добычу угля. Следом было зачитано сообщение о новейшем самолете марки «Мессершмидт», который под управлением пилота-люфтмейстера поставил рекорд скорости в семьсот сорок пять километров в час. Радио по вечерам ловило плохо, хрипело больше обычного, и Эрих пожалел о том, что не умеет уменьшать ионизацию воздуха, как старшеклассники. Впрочем, следом шло долгое и скучное сообщение об ожидаемом урожае, дослушать которое до конца он не сумел.

Он всегда любил радио. Может, оттого, что невидимый радиосигнал, пронзающий все слои атмосферы, несущийся подобно пуле, казался ему чем-то связанным с люфтмейстерским искусством. Даже душа на миг сладко замирала, стоило лишь представить, как радиосигнал несется в невообразимой высоте, огибая всю планету…

Эрих стал крутить верньер настройки. Из Франкфурта передавали танго. Дюссельдорф рассказывал что-то скучное о Лиге Наций. Радиостанция Лейпцига передавала прогноз погоды. Наконец Эрих добрался до знакомой ему берлинской частоты. Одно незаметное движение пальцами, и треск помех сменился звучным, хоть и резким голосом, хорошо знакомым, напряженным, как воздух в преддверии грозового фронта:

— Вместо молодежи, которую воспитывали получать удовольствия от жизни, подрастает иная молодежь. Она воспитывается в духе готовности к жертвам, лишениям. И прежде всего в духе взращивания здорового, способного противостоять испытаниям, магильерского духа. Так как мы верим, что без подобного духа не может быть здоровой нации, как не может ее быть без самих магильеров, ее плоти и крови…