Глава семьдесят вторая

Глава семьдесят вторая

Кажется, я умирал. Наверное, когда-то я бы просто лег и, закрыв глаза, истек кровью. Но сейчас все по-другому. Я знаю, что такое цепляться за жизнь. И если я еще могу передвигаться и мыслить, значит, я еще поборюсь. Пройду еще хоть шаг. Сделаю вздох. Сожму пистолет левой рукой и выстрелю. В кого — не важно. Но не в себя, как бы мне этого не хотелось. Я слишком много пережил, чтобы сделать это.

Упасть и ждать — то же самое, что нажать на курок. Только медленней. И куда более трусливо. Можно клясть злую участь, недругов, что угодно. Только не себя. Но когда ты стреляешь в себя, ты осознаешь, что это ты отказался от борьбы. Признаешься себе в собственном бессилии. В том, что в твоей смерти виноват именно ты.

Но если я способен сделать хоть шаг, значит, я не бессилен.

И я продолжу идти.

Пошатываясь, я спускался по витой железной лестнице. Впечатление было такое, будто я очутился в плохоньком фильме ужасов: тьма впереди, стук шагов, звуки моего прерывистого дыхания. Капающая на железо ступеней кровь. Полутьма, затемненные углы, где мог прятаться кто угодно. Но прятаться уже было не кому. Все кончилось.

Я старался не смотреть на свою правую руку, но прекрасно знал, что с ней. И когда успел разглядеть все в деталях?

Она была изуродована. Буквально до неузнаваемости. Красно-черный исковерканный обрубок, который просто не мог принадлежать человеку. Не мог быть моим. От него пахло, словно от плохо прожаренного куска мяса. Да это и был плохо прожаренный кусок мяса — кисть изуродована, пальцев нет, осталась только одна фаланга от большого.

«Отстрелялся», — мелькнула короткая мысль.

Да, наверное. Никакой уверенности в левой руке, неуклюже сжимающей пистолет, не было. Впрочем, стрелять мне уже не в кого. Да, когда-то я дрался левой рукой. Но даже тогда я не чувствовал себя настолько уставшим. И не подведет ли меня моя боевая ярость? Противники Аларии мертвы, я уже перестал быть Представителем и стал… кем?

С кем вообще я собирался драться?

Что произошло с лицом, мне даже думать не хотелось. Правый глаз, который все еще заполняла кровавая пелена, не желал ничего видеть. От прикосновения к скуле всю правую половину лица пронзила боль. Кажется, ее покрывала корка, основным компонентом которой была кровь. А уж что смешивалось в этой корке — кость, грязь или плоть — не совсем ясно.

Я зашипел сквозь зубы. Не от боли, боль ушла мгновенно, едва напомнив о себе. От злости. На себя. На Орайю. На дуру Силию. Но больше всего на нее. Ту, кого я, вероятно, встречу в конце этого туннеля.