– Какое-то время будет больно, – тихо произнес Таннов.

Конечно, будет. Только это будет совсем другая боль. Линне поглядела на Каравеллы. Небо на востоке слегка посветлело.

– Мне больно оттого, что Магдалена этой ночью в баре оказалась самым сильным мужиком. Если не считать, что она никакой не мужик. В итоге над ней посмеялись, схватили за грудь, потом она расстроилась и посчитала это проблемой. Мы такие. И этого в нас не изменить.

Магдалена молча стояла рядом с Досторовым, безмолвно курившим расидиновую сигарету, и плакала – тихо и яростно, – вытирая глаза рукавом и размазывая по лицу масло.

Таннов вздохнул и тоже достал сигарету. Он словно сдулся и больше не прикасался к Линне, которая была ему за это благодарна.

– Добро пожаловать обратно в этот мир, львенок.

Это прозвище она получила благодаря боевому кличу. Но сейчас ей казалось, что стоило ей повысить голос, как кто-нибудь неизменно появлялся рядом, чтобы ее успокоить.

– Не зови меня так.

Таннов вытащил изо рта сигарету и вгляделся в ее сияющий во тьме огонек.

– Послушай меня, Линне, – сказал он, – не как парня, не как офицера, а как друга. Не ходи больше в этот бар одна. А перед тем, как впадать в ярость и буйство, остановись и пять секунд подумай, даже когда видишь перед собой несправедливость.

Он поднял на нее глаза, вокруг которых пошли морщинки, образовав некое подобие улыбки.

– Ты же не можешь отправить на больничную койку всех парней на этой базе. Некоторым из них надо на фронте воевать.

Досторов наклонился, затушил о снег сигарету, а окурок сунул обратно в портсигар. Затем неторопливо двинулся с места и сказал:

– Нам пора.

Таннов кивнул и щелчком бросил окурок на землю.

– Летать даже не думай. Зима знает, что тебе это запрещено.

Линне пожала плечами. Таннов протянул ей руку, но она и на этот раз лишь опять пожала плечами.

Он выдавил из себя улыбку и сунул в карман ладонь, которую она восприняла как оскорбление.

– Увидимся, солдат.

– Пока, – сказал Досторов.