Три.

– Ты слишком высокого мнения обо мне, Дэрроу!

– Два, – доносится из темноты голос меченого.

– Давай перейдем к делу, Рагнар! – раскручивает над головой свое лезвие Мустанг, и тоннель наполняется жутким свистом. – Давай, пес, покажи Дэрроу, ради чего живут такие, как ты!

* * *

Тишина. Долгая тишина.

– Один! – рычит Мустанг и наступает ногой на фонарь.

Ни света, ни цветов – лишь кромешная тьма. Тоннель погружается в глубокое молчание. Тишина проникает в самое сердце Марса, растягиваясь во времени и пространстве и эхом отзываясь в местах, откуда еще никто не возвращался.

– Я живу ради моих сестер, – нарушает молчание Рагнар.

Снова тишина. Ни выстрелов импульсовиков, ни стонов лезвий, ни движений – лишь гулко разносящиеся по безмолвному тоннелю слова.

– Я живу ради моего брата, – продолжает меченый, включая фонарик и выходя из темноты, словно проводник в царство мертвых.

Белые отблески играют на его доспехах. Он безоружен. Мустанг напрягается, не понимая, что происходит.

– Я всегда был и останусь сыном народа Валькирий. Я рожден свободным от матери по имени Алия Снежная Воробьиха на диком полюсе Марса, к северу от Драконьего хребта, к югу от Падшего города, – говорит он, проходя мимо Виргинии с опущенными руками. – Сорок четыре шрама я заработал от золотых, с тех пор как Повелители Плачущего Солнца спустились к нам со звезд и забрали мою семью на Острова цепей. Семь шрамов от других сынов моего народа, когда меня отдали на обучение в нагогу, – продолжает он, вставая на колени рядом со мной. – Один шрам от матери. Пять шрамов от чудовища, охранявшего Ведьмин проход. Шесть – от женщины, которая научила меня любить. Один – от моего первого учителя. Пятнадцать – от людей и чудищ, с которыми я сражался на арене во славу Великой матери и ее гостей. Девять шрамов я получил, защищая Жнеца, – продолжает он, и земля тихо вздыхает под его весом. – Из-за золотых я похоронил трех сестер, одного брата и двух отцов, – с печалью в голосе произносит он. – Но ни одного шрама я не заработал ради них.

Черные глаза горят колдовским огнем сквозь бледное свечение его доспехов.

– Теперь мне есть ради чего жить, – заканчивает он свою речь и отдается на милосердие золотой.

Он обрел веру, как и я. Как Эо, Севро, Танцор и все остальные.

Наши с Виргинией взгляды встречаются. Возможно, в последний раз. Мне кажется, что нечто подобное чувствовали мои предки, первопроходцы Марса, глядя на погруженную в темноту Землю. Виргиния дала мне кров, она научила меня любить. А я обманом заставил ее полюбить меня. Видимо, наша судьба была предопределена с самого начала, думаю я, но надежда все равно меня не покидает. Я смотрю на нее по-детски открытым, полным отчаяния взглядом и спрашиваю: