Пресвитер из-под бровей хмуро глянул на священника, и Волдорт перехватил этот изучающий взгляд.

— Когда у меня были крылья, и я мог спокойно парить в облаках среди шпилей Поющих Скал, наслаждаясь свободой и радостью полета, я врачевал десятки таких ран, с той лишь разницей, что врачевал я живых! Ваша религия нетерпима. И только поэтому лекари беспомощны перед настоящими болезнями. У вас сотнями умирают от обычной заразы живота лишь потому, что изучение внутренности человека трактуется как черное колдовство и грозит костром иль виселицей. И то, что я совершил, любой посчитал бы нашептыванием от Радастана, и я бы сгорел. Но это лишь врачевание. Делайте, как я толкую, раз уж вы доверились эккури, который в Равнинах был лекарем! Кольми Кашш уже привел вашего мертвеня.

Грюон оглянулся. Посреди комнаты парила блеклая тень с поникшей головой, которую что-то поддерживает за шкирку и под руки. По полу, стекая с ног духа, стелился густой угольный дым, расползаясь во все стороны, но удивительно быстро растворяясь. Лишь на короткий миг за спиной Призрака проявилась высокая фигура в источающих клубы грязно-черного тумана одеяниях, блеснула серебряными арабесками высокая багровая корона и тут же все исчезло. По комнате прокатилась холодная волна. Дух Призрака медленно опустился на колени, словно труп, идущий ко дну, и стал заваливаться на бок.

— Не успеть! — выдавил кардинал, и тут же: — Помогай, лекарь!

Грюон подскочил к телу Призрака и схватил его под руки. Волдорт взялся под ноги, и они аккуратно потащили брата Хэйла к испаряющемуся духу.

— Если раны разойдутся, он снова умрет, — коротко и хрипло сказал Волдорт.

Кардинал словно не услышал.

— Кашш проявился в своем обличии.

Грюон зло посмотрел, но снова промолчал.

Они поднесли тело к духу, и кардинал, оттолкнув священника, стал читать молитвы. Волдорт, устало поднимаясь с пола и потирая ушибленное бедро, с ужасом слушал эту молитву на языке мертвых, ибо читалась она не для Живущих Выше. И не их просил Грюон помочь, и не из их Плана он сейчас черпал силу для своего заклинания. Вокруг пальцев пресвитера заструились, кружась и собираясь в причудливые завитки, словно снежинки в танце на легком ветру, пепельные нити. Они собирались в руны, дрожащие, словно сейчас же испарятся, но не исчезали, а, дрожа и пульсируя, переплывали по воздуху. Одна к телу, вторая к ногам духа, к телу, к ногам, к телу, к ногам, собираясь в одну пентаграмму. Волдорт отшатнулся. Он узнал эту пентаграмму. Видел в древних манускриптах. Только за ее начертание пальцем на песке рисовальщика могли предать смерти в страшных муках, не говоря о ведовстве на ней. Грюон использовал некромантию! Отвращение и ужас смешались с восхищением. Кардинал делал невозможное. Он, слуга Живущих Выше, читал заклинания мертвых, возвращая к жизни мертвеня. И Живущие Выше не могут не знать об этом. Но удивительней всего было то, что сквозь заклинание Перелива то и дело проскакивали короткие, почти неуловимые заклятия неизвестной природы, которыми Грюон заканчивал врачевание. И это уже само по себе было удивительно. Кроме того, Волдорт чувствовал, что после заклинаний смерти кардинал не будет лишен второй стороны своей Силы, которая питается из другого Плана, и что Солнечные Бинты, так необходимые для оберега ран, последуют сразу после этого. Так и случилось. Едва осклизлые эфирные щупальца, плеснув из пентаграммы и оплетя дух, словно спрут свою жертву, заволокли ее назад в тело, Грюон выпрямился во весь рост и заговорил на певучем, красивом языке. И вот его руки уже плетут не ужасное и темное заклинание, но искрящуюся и источающую свет и тепло полупрозрачную ткань, которая ровными полосами окутывает раны.