— …что я могу надругаться над всякой, женщиной и бросить кайманам любого мужчину, — закончил Саймон и пробормотал на тайятском: — Чтоб твои внуки не дожили до дневного имени! Чтоб ты лишился всех пальцев, старый шакал! Чтоб сдох ты в кровавый закат!

— Ты о чем? — Хайме поглядел на него в удивлении.

— О том, что стрелок тоже имеет власть над жизнью и смертью. Его оружие — его власть, и другой мне не надо, дон. Так что, выходит, мы с тобою не сторговались.

Он был равнодушен к власти. Эта концепция была неизвестна народу тайят, ценившему совсем иное: покой в землях мира и доблесть в лесах войны. Доблесть, не власть, приносила славу, число побежденных врагов умножало ее, а не рабская преданность тех, кого удалось бы подмять под колено; доблесть воины-тай ценили превыше всего, а власть — в том смысле, в каком они ее понимали, — считалась забавой женщин. Помимо того, Саймон преодолел и более сильное искушение, чем соблазн власти — на Сайдаре, в Закрытом Мире, где миллионы спящих ждали Божьего Суда и грезили во сне, неотличимом от реальности. Он мог бы остаться там, в саркофаге, под бдительным оком гигантского компьютера, и тоже видеть сны, карать иллюзорных врагов, спасать невинных, защищать обиженных, всегда побеждать и никогда никуда не опаздывать. Вот это было искушение! А власть его не соблазняла.

Протез скрипнул, и старик, развернувшись на каблуках, заглянул Саймону в глаза. Кожа на его лице обвисла, зрачки сделались угольно-черными и колючими, а на поверхности желтой склеры выступила сеть кровеносных сосудов. Взгляд Хайме был страшен — взгляд вампира, узревшего осиновый кол.

— Значит, не сторговались? А хочешь вернуться на небеса? Живым? Так это надо заслужить. А если ты отключишь растреклятый передатчик…

— В пыль сотру, — прервал его Саймон.

— И не боишься, что мы тебя тоже — в пыль?

— Вряд ли получится. Я — мирный человек, но не трусливый, — сказал он вслух, а про себя добавил на тайятском: — «Крысе не угнаться за гепардом».

— Вряд ли, — согласился Хайме со вздохом. — Уж больно ты прыткий, благодетель! Приходишь, как дуновение ветра, уходишь…

— …как его тень, — договорил Саймон.

Дела его были закончены, и, выяснив, что желал, он мог уйти, исчезнуть, раствориться зыбкой тенью среди деревьев, трав и скал. Удобный момент, подумалось ему, а тело уже взвилось над парапетом, над провалом кратера, над огненным фонтаном, что шелестел и гудел у него под ногами.

Он соскользнул вниз по шершавой, слегка наклонной каменной стене, приземлился у самого края пропасти, стремительно обогнул ее, балансируя на узком карнизе, и скрылся в кустах за угловой башней. Старик, торопливо шагнувший к перилам, уже не увидел его и не заметил, как где-то всколыхнулась ветвь и раздалась трава под сильным гибким телом. Тень пришла, тень ушла…