Грудь Тьерро вспороло осколками канистр, обнажились почерневшие легкие. От них исходил тяжелый гнилой смрад. Такое уже не скроешь и ванной одеколона.

Прощай, старый приятель. Ты не был плохим человеком.

– Она настоящая, – прохрипел свидетель Глаун.

Он лежал у судейской трибуны и выглядел очень скверно.

Валия спряталась за юбками статуи Духа милосердия, и, как ни странно, подле нее совсем не падали обломки. Похоже, Валию ее спасение поразило не меньше, чем меня. Вряд ли среди взрывов ее защитила простая слепая удача. Бледная от испуга, она нерешительно кивнула мне, я кивнул в ответ – и тут на меня бросилось тоненькое, по-паучьи цепкое существо, едва не сбившее меня с ног. Амайру густо покрывали сажа и пыль. Я осмотрел ее на предмет увечий, не обнаружил их и прижал ее к себе так сильно, что Амайра замолотила меня кулаками по спине – требовала выпустить, чтоб я, такой-эдакий, не задушил ее.

– Ты пришел за мной! Ты пришел, – выдохнула она и залилась слезами.

Я смолчал, потому что слова застряли в глотке, и снова прижал Амайру к себе, но уже чуть слабее.

– …Ну я ж тебе пообещал, – наконец просипел я.

Амайра прижалась крепче.

– Это же была она, на самом деле она, – с усилием выговорил Свидетель Глаун.

Деревянная балка с галереи проткнула его насквозь. Он истекал кровью. Кровь пузырилась на губах. Я отцепился от Амайры, подошел к Свидетелю и уселся рядом на ступенях.

– Да, это она, – подтвердил я.

– Это не иллюзия. Не трюк фокусника.

Должно быть, Свидетеля терзала лютая боль, но на его лице было без малого благоговение. Я взял его руку в свою. Его пальцы совсем лишились сил, но он все же сумел чуть согнуть их, коснуться моей ладони.

– Не иллюзия, – подтвердил я.

– Она была настоящей женщиной?

– Когда-то ее звали Эзабет Танза. Она спасла Валенград и дорого заплатила за это. Но она – не бог. И никогда не хотела им стать. Это было бы слишком мелко для нее.

– Она… великолепна, – выдавил из себя Глаун и поперхнулся кровью, закашлялся.

Кровь запузырилась на губах. Он по-настоящему верил в Светлую леди – может, единственный из всех орденских главарей. И он умирал. Вся его вина была в том, что он оказался глупцом – но все мы по-своему глупцы.

– Видел бы ты ее живой.