– Я не пускаю ночевать в конюшню, чтобы лошади не пугались, – продолжал тем временем хозяин. – А то пустишь кого, и он, чего доброго, удерет вместе с ними. Проезжие хорошо платят мне за конюшню, рассчитывая на заботливое обращение с животными и их сохранность, к тому же у меня самого там в стойлах пара лошадей. И в моей конюшне кроватей для вас нет.

Мэт же задумчиво глядел на стаканчик для костей. Потом достал из кармана золотую андорскую крону и положил ее на прилавок. Чуть погодя рядом легла серебряная марка Тар Валона, потом золотая, а замкнула ряд золотая тайренская крона. При виде монет хозяин гостиницы облизал внезапно пересохшие губы. Мэт добавил две иллианские серебряные марки, еще одну андорскую крону и посмотрел на трактирщика, на округлом лице которого отразилось мучительное колебание. Мэт потянулся сгрести деньги обратно в карман. Но ладонь хозяина дотянулась до монет первой.

– Пожалуй, вы двое не очень обеспокоите лошадей.

Мэт улыбнулся:

– Кстати, о лошадях. Сколько стоит пара ваших? Оседланных и с упряжью, конечно.

– Я не собираюсь продавать своих лошадей, – ответил хозяин, подхватывая монеты с прилавка.

Мэт взял стаканчик и выразительно потряс. Застучали кости.

– Ставлю вдвое больше против лошадей, седел и уздечек. – Теперь он слегка потряс карман, чтобы красноречивый звон монет убедил хозяина в платежеспособности постояльца и обеспеченности его ставки. – Один мой бросок против лучшего из двух ваших!

Он готов был рассмеяться, увидев алчный блеск в глазах хозяина.

Когда Мэт переступил порог конюшни, то первым делом заглянул в полудюжину стойл с лошадьми и отыскал пару гнедых меринов. Были они не ахти, но главное их достоинство заключалось в том, что принадлежали они теперь Мэту. Нечищеные и неухоженные создания выглядели тем не менее неплохо, учитывая, что все конюхи, за исключением одного, от хозяина сбежали. Сам трактирщик о сбежавших отозвался с явным негодованием, как и об их необоснованных жалобах на то, что они-де не могут прожить на те гроши, что хозяин им платит. Ушат презрения достался и единственному оставшемуся конюху: этот бессовестный имел наглость заявить, что уходит домой спать, потому что он, видите ли, устал работать за троих.

– Пять шестерок! – пробормотал Том за спиной у Мэта.

Менестрель скептически оглядывал конюшню, видимо сожалея, что мысль переночевать в обществе лошадей пришла на ум именно ему, и находя эту идею не столь привлекательной, какой она представлялась в первой гостинице. В лучах заходящего солнца, врывающихся в большие двери, кружились пылинки. Веревки, на которых поднимали кипы сена, сейчас свисали с блоков на балках, подобно увядшему плющу. Сеновал наверху был погружен в полумрак.