Затем обращает внимание на выражение моего лица, и снова суёт кулаком мне по рёбрам:

— Ну чего ты распереживался?!

— Да страшно стало, если честно. Какими кровожадными категориями, оказывается, могут мыслить маленькие девочки, стремясь ко всеобщему благу, — тихонько посмеиваюсь собственным мыслям.

— А это третья причина! — воодушевляется Алтынай. — Никому и никогда не признаюсь, тебе скажу. Только никому ни слова!

— Могила, — хлопаю себя по губам тыльной частью ладони.

— Хотелось отомстить и помучить, — смущённо сознаётся Алтынай. — Знаешь, я же тогда на площади, когда к ним села за стол… у меня был один настрой в голове! А он, когда принялся меня масляным взглядом охаживать, как… ЗНАЕШЬ, КАК НЕПРИЯТНО?! Потом, в суде, этот судья. Ты просто не понимаешь! Он же поставлен, чтоб вершить справедливость! — эмоционально увлекается Алтынай и почти переходит на крик, но вовремя осекается.

— А справедливости у тамошнего судьи на всех не хватает, — индифферентно пожимаю плечами. — Видимо. Да?

— Она там и не ночевала! — хмуро роняет Алтынай. — Мы, когда с тремя стариками-пуштунами несколько самых верхних разбирательств из архива подняли… В общем, там сейчас собрание кадиев работает. — Она какое-то время молчит, потом говорит неожиданно прерывающимся голосом. — А когда эти стражники меня били, насмехались, знаешь, так страшно и унизительно было? Они в подробностях описывали, что со мной будет во Дворце. Я, конечно, понимаю, что могут делать, по взаимному согласию, взрослые муж и жена… Но делать такое достоянием всего дворца! Ещё и позволять подчинённым об этом судачить! В общем, я почувствовала, что мне будет мало, если он просто умрёт. Может, я и неправа, но я ещё маленькая. Как ты говоришь. Пусть помучается…

С её стороны начинают доноситься тщательно заглушаемые ею всхлипы, а я совершаю свой первый кавалерийский подвиг: свешиваюсь с седла и приобнимаю её за плечо.

Мысленно чертыхаясь и тщательно прислушиваясь к ощущениям: а не сползаю ли с седла непоправимо.

Она через какое-то время успокаивается и продолжает:

— Ну и четвёртый резон. Знаешь, лишать жизни вообще как-то неправильно, что ли… Наместник, конечно, скот. Но во многом он продукт своей, как ты говоришь, социальной среды. В первую очередь, сама среда не уважает женщин и не считает женщину за человека.

— Ну-у-у, это не только они! — замечаю, занимая нормальное положение и прекращая изображать каскадёра. — По Пашто Валлай, женщина вон и не наследует, если что.

— Да, — соглашается Алтынай. — Но с теми пашто, с которыми был конфликт лично у меня, разобрались сами пашто, причём их же каума. А тут, вроде как подчинённый родственника — и такой произвол.