Лавина неожиданных смертей, необъяснимых и ужасных катастроф, печальных кончин и ужасных убийств залила каждое жилище, каждый угол, каждую лачугу смертельным потопом, растекающимся из несчастного города во все стороны. Люди всех возрастов, без разбора. Смерть забирала всех: благородных и нищих, недужных и здоровых, преступников и жертв, заброшенных и любимых.
Как по-разному звучит последний вздох: люди кашляли, вздыхали, ревели, протестуя, не веря, поражаясь. И если бы все это объединилось, вышла бы густая, сухая, острая фуга смятения в городе, где этой ночью не было ни единого голубого огня.
Были и выжившие. Много, много выживших – больше, чем умерших, – но, увы, разница была очень невелика.
Бог пошел на восток, из Гадробийского квартала в Озерный, а потом в Усадебный.
Ночь еще не закончилась. Совсем не закончилась.
Незаметная в безлунном небе, затянутом густым дымом, массивная фигура плыла низко над Гадробийскими холмами – на запад, вдоль торгового тракта. Приблизившись к мрачным огням Напастина городка, тихий летун снизился, и когти царапнули по гравию дороги.
Над ним фигуры поменьше хлопали тяжелыми крыльями, кружась, пикируя и снова взмывая ввысь. Они тоже не кричали во тьме.
В стороне от дороги, в высокой траве, койот, выбиравший момент, чтобы перебежать тракт, внезапно замер.
Пряные ароматы окутали зверя теплым, знойным порывом; там, где только что по воздуху скользили черные бесформенные облака, теперь на дороге возник силуэт человека – для койота люди всегда означали войну, страх и любопытство, шанс и смертельное предательство.
Но этот человек был… другой.
Оказавшись недалеко от койота, он повернул голову и посмотрел на зверя.
Койот выбежал из травы. Все мышцы, все инстинкты кричали о покорном подчинении, и все же, словно под воздействием громадной силы, койот высоко поднял голову и навострил уши, приближаясь к фигуре.
И человек пальцами руки в перчатке погладил затылок зверя.
И койот поскакал со всех ног – в ночь, по громадной равнине на юг.