Но Егор только сильней, только злее – со всего бешенства, со всего страху – лупит, рубит железной дверью по этим торчащим пальцам, как будто это отец Даниил пытается из изолятора вырваться, чтобы его схарчить, а не звереющий невнятный Полкан, потом дергает дверь на себя, чтобы поп смог забрать свои обрубки, и снова шваркает-громыхает дверью, звенит ей, как колоколом – БОММ!

Изнутри еще давят, еще сопротивляются, но Егор быстро-быстро, перекрикивая набирающего мощь Полкана, задвигает один засов, другой, крутит забытый в замке ключ – а отец Даниил изнутри колотит слабыми своими кулаками – тюк тюк тюк… Ключ в кармане, пистолет черт знает где, Егор бросается по лестнице вниз.

4.

Татьяна Николаевна кивает, кивает Мишель – да, да, ладно, успокойся – но Мишель не может уже успокоиться. Она кричит ей – надо всем сказать, надо их собрать и спрятать, увести отсюда, потому что сейчас тут будет ад, дети ни при чем, но открыть ворота нельзя тоже, потому что тогда эти разбредутся… Эти – как дед, как Саша – люди в поезде, что делать, что делать – скажите вы, вы должны знать, это же ваши, ваши дети!

Она тянет учительницу к окну – вот же поезд, вот вагоны, смотрите! Они смотрят: Татьяна Николаевна, Никишины, еще кто-то – сгрудились у окна, смотрят вниз вместе с ней.

Из разорванного вагона появился человек – раненый, но держащийся на ногах. Из огня он выходит как из воды, не чувствуя боли. Делает шаг к Белоусову, который стоит в десятке-другом шагов, тычет рукой в горелый воздух, пьяно удивляется, дает какой-то урок своей маленькой дочке – которая чувствует опасность, хочет убежать, но отец не пускает.

И сразу из провала выбирается еще один голый, ободранный до крови – такой же, каких Мишель видела в вагоне на мосту.

И еще один – толстяк, волосы клочками, как будто рвал их на себе, на ногах кроссовки на липучках, а больше ничего на нем нет, брюхо косыми полосами вниз висит.

У всех рты сходятся-расходятся, что-то вываливают из себя невидимое – какие-то слова; такие, как Мишель слышала на мосту – мерзко-сладкие, которые не хочешь слушать и оторваться не можешь. Такие? Она оборачивается на Татьяну Николаевну – слышите? Не слушайте!

Кроме Аркашки Белоусова еще к ним подходят – Шпала, Серафима, другие – кто-то хочет потерпевшим помочь, тянет руку, кто-то просто поглазеть, никто не верит Мишель, никто не понимает, что сейчас тут будет. Серафима крестится, молится без звука – а все равно идет.

– Детей! Детей хотя бы!

Человек от поезда идет к Аркаше все ближе и ближе, а тот берет и делает ему навстречу шаг – и подтаскивает за собой Соню.