Я уже давно не чувствую ничего ниже пояса. Раны, хоть и должны, не болят, и я не знаю, хорошо это или плохо. Говорят, боль доказывает, что ты жив, но с другой стороны — так я хоть не буду думать, что обоссался в костюм.

Детонирующие гранаты закончились. В двадцатимиллиметровом автомате осталось тридцать шесть патронов: хватит секунд на пять. Каждому солдату выдавали трёхзарядные гранатомёты, но мой куда-то потерялся ещё до того, как я успел им воспользоваться. Вспомогательная камера на голове повреждена, броня на левой руке наполовину разрушена, и даже в режиме полной мощности костюм выдаёт лишь сорок два процента тяги. Только сваебой на левом плече каким-то чудом уцелел.

Сваебой — оружие для рукопашной, которое при выстреле выбрасывает кол из карбида вольфрама. Пользоваться им можно только на маленькой дистанции, когда враг приблизился на расстояние вытянутой руки. Гильзы вылетают размером с кулак взрослого мужчины. Если бить им под прямым углом к поверхности, выдержит только танковая броня. Узнав, что в магазине сваебоя двадцать зарядов, я подумал, что сдохну задолго до того, как успею их потратить. Как ни странно, я могу оказаться неправ: у меня осталось ещё четыре. Я использовал сваебой шестнадцать раз, из которых пятнадцать ударов ушли мимо. Может, и все шестнадцать…

Картинка на сломанном дисплее перед глазами пошла рябью. Рябь — это слепота. Никогда не поймёшь, прячется ли за ней враг. Говорят, когда привыкаешь к костюму, даже без вспомогательных камер понимаешь, что творится вокруг тебя. В бою нельзя полагаться только на зрение. Нужно прислушиваться к каждому удару, который сквозь слои металлокерамики получает тело. К сопротивлению спускового крючка. К ощущениям подошв. Опытный боец уверенно читает показания всех датчиков и хорошо понимает, что происходит. Но ко мне это не относится. Новобранец, только что попавший на войну, ничего не понимает.

Вдох. Выдох. Противный запах испаряющегося пота. Хочется вытереть текущие сопли. Я гляжу на часы возле дисплея. С начала боя прошла шестьдесят одна минута. Надо же! Мне казалось, я сражаюсь без передышки уже месяца три.

Я смотрю за спину и по сторонам. Сжимаю ладонь в перчатке.

«Не слишком сильно, — напоминаю себе, — иначе линия огня сместится вниз».

Мелькнула тень. На доплеровский радар нет времени. Я начинаю просто стрелять.

Вражеские пули, грозно свистя, летят почти прямо в меня, а мои почему-то разлетаются в разные стороны, словно враг усилием воли раскидывает их. Инструктор на курсах говорил, что у автоматов такое бывает, но разве справедливо, когда противник не слышит надвигающегося свиста? Думаю, мы заслуживаем, чтобы враги, как и мы, чувствовали дыхание смерти, когда рядом с ними проносятся пули.