– Правда то, что ткань вашего платья действительно могла быть соткана урисками. Однако нет ни малейшей правды в том, что труд их сродни рабскому. Гарднерия завоевала земли урисков по милости Древнейшего. Уриски жили как дикари, поклонялись статуям ложных богов, на островах процветало многожёнство. Племена урисков воевали и между собой, и со всеми соседями. Это дикая и очень опасная раса. Теперь, когда Гарднерия заявила о своих правах, уриски живут в покое и следуют законам морали. Много ли они работают? Да, много. Однако тяжёлый труд, особенно если с его помощью можно удержать племена от возврата к дикому состоянию, такой труд только на пользу. – И пастырь Симитри снова ободряюще мне улыбается.

– То есть, если я правильно поняла, – настаиваю я, – детей там к работе не принуждают?

– Даже если дети и работают, – задумчиво отвечает пастырь, – это происходит по доброй воле и с согласия их опекунов, чтобы их матери могли присматривать за детьми. Не поддавайтесь чувствам, Эллорен. Дети урисков совсем не похожи на гарднерийских детей. Они не принадлежат к расе Первых Детей. Урискам необходимы строгий порядок и тяжёлая работа, чтобы обуздать их первобытные инстинкты. В них нет разума, чувствительности… нет души, как у нас.

Я тут же вспоминаю Ферн, как весело она прыгала по кухне и пускала мыльные пузыри!

Она самый обыкновенный ребёнок. Сказать по правде, она ничуть не отличается от малыша любой гарднерийки.

Пастырь Симитри показывает на учебник истории, который я держу под мышкой.

– Почему бы вам не прочесть главу об урисках? Вам многое станет понятно.

Автор этого учебника сам пастырь Симитри. И я уже прочла эту главу. Здесь я найду только один взгляд на историю.

Попрощавшись с пастырем Симитри, я направляюсь на поиски ответов.

Пастырь Симитри не единственный преподаватель истории в университете. Есть ещё профессор Кристиан. Тот самый кельт, защитивший Ариэль, когда я отобрала у неё в столовой десерт.

Профессор Кристиан сидит в своём кабинете, заваленном всякой всячиной, за небольшим исцарапанным столом. Такие же старые, побитые жизнью полки на стенах забиты книгами и листами пергамента. Кое-где книги стоят в два ряда. На столе профессора и у стен громоздятся толстые зачитанные фолианты.

Хозяин кабинета что-то пишет в окружении раскрытых книг, то и дело поправляя сползающие на нос очки в тонкой оправе.

Здесь всё напоминает мне о дяде. У него такая же привычка поправлять очки, и рядом с ним всегда лежат горы книг и нотных тетрадей.

Чтобы привлечь внимание профессора, я тихонько кашляю.