Лишь сила этого пламени могла создать и сохранять тот образ страны Ромн, который ты видела. Пламя своим светом придавало образам Ромна и Пава видимость реальности, не позволяло Тьме раздавить твою ничтожную душонку, обитающую в этом кусочке слабенькой, мягкой плоти, которую вы называете телом. Сейчас это же самое делает мой голос. Едва я умолкну, едва стихнет дыхание гробниц, ты умрешь.

Раздался холодный, презрительный смех, тьма закружилась вокруг Джирел, и страшный рев сотряс ее мозг. Значит, это и есть голос Пава?

— Но прежде чем ты умрешь, — вновь услышала Джирел низкий, ледяной голос, — я хочу показать тебе, что ты вознамерилась уничтожить. Я хочу, чтобы ты увидела Великую Тьму, которая и есть Пав и Ромн, чтобы ты увидела ее отчетливо и ясно, чтобы ты поняла, какой возлюбленный был у меня. А ты вздумала соперничать со мной. Неужели ты, столь кичившаяся своей человеческой силой, вообразила, будто сможешь хоть одно мгновение вынести зрелище того ада, который и есть Пав!

Едва прозвучало последнее слово, как утих ледяной ветер и наступила полная тишина, и во тьме, которая была чернее самой черной ночи, в той тьме, где человек не владеет более своими органами чувств — ни зрением, ни слухом, ни осязанием, Джирел вдруг увидела…

Перед ней предстала сама Кромешная Тьма. Дольше одного мгновения ни один человек не может вынести этого зрелища. И Джирел созерцала Кромешную Тьму всего миг. Кромешная Тьма оглушала, ее невыносимый рев не был похож ни на что. Его можно было бы сравнить с невыносимым жаром, но и это сравнение слитком слабое. Джирел вспомнила, как опалила ее тьма, льющаяся из глаз Пава, но та палящая тьма в его взоре была лишь отражением этой бесконечной энергии. Пламя было воплощенной тьмой, и все ее существо содрогнулось от невыносимой боли.

Не было сил выносить это зрелище… Невозможно существовать рядом с этим… Она закрыла глаза, но и это не спасло ее от созерцания Кромешной Тьмы. В тот краткий миг, пока она видела ее — через сомкнутые веки и притупленные чувства, ощущая каждой клеточкой своего тела это жгучее пламя, — вдруг все задрожало — все мироздание — и она сама содрогнулась; мощная вибрация исходила от того Великого, что не имело ни формы, ни размера, ни материальности. Ее опалил жар, который не был слишком горячим, чтобы повредить ее телу, но душа ее была опалена им. На голос это жаркое колебание было вряд ли похоже, но в нем содержался некий смысл. Каким-то чудом ей удалось понять его:

— Прости меня — я бы мог овладеть тобой — мог бы любить тебя, — но теперь уходи, уходи немедленно, пока не погибла…