— Да, она не человек, — задумчиво согласился Гаррис. — Но ведь и не робот. Она — нечто среднее, и, я думаю, ошибочно сейчас строить предположения, что из всего этого выйдет.

— Мне нет нужды предполагать, — мрачно заметил Мальцер. — Я и так знаю. Ей было лучше умереть. Я навредил ей в тысячу раз больше, чем любой пожар. Я не должен был препятствовать ее смерти.

— Давайте подождем, — предложил Гаррис, — и посмотрим. Уверен, вы ошибаетесь.

Тем временем на телеэкране Мария Шотландская взбиралась на эшафот навстречу своей гибели. Традиционное алое платье мягко облегало изгибы юного тела — столь же анахроничные, сколь и туфли-лодочки актрисы: всем, кроме драматургов, известно, что королева встретила кончину в весьма зрелом возрасте. Новомодная же Мария грациозно опустилась на колени перед плахой и склонила голову, перекинув набок длинные волосы. Мальцер с каменным лицом разглядывал актрису.

— Напрасно я дал свое согласие, — пробормотал он. — Нельзя было ей позволять…

— Вы всерьез считаете, что надо было воспрепятствовать? — вяло спросил его Гаррис.

Тот помолчал, потом замотал головой:

— Нет. Видимо, нет. Просто я думаю, что если бы мы чуть-чуть подождали, поработали бы подольше, то ей было бы легче… Но все-таки нет — рано или поздно ей придется показаться на люди в таком виде.

Мальцер резко встал, опрокинув стул:

— Если бы только она не была такой… хрупкой. Она даже не представляет, сколь ненадежно ее психическое равновесие. Мы дали ей все, что могли; и художники, и дизайнеры, и я сам отдали ей все силы — но даже наши старания не смогли избавить ее от прискорбной неполноценности. Она так и останется не более чем абстракцией и… изгоем, отрезанным от мира барьерами, которые никогда еще не вставали ни перед одним человеком. Когда-нибудь она сама это осознает, и тогда…

Стиснув ладони, Мальцер начал расхаживать туда-сюда быстрыми, неверными шагами. Лицо его искажал легкий тик, то натягивая, то отпуская одно веко. Гаррис понял, что профессор вот-вот сорвется.

— Вы хоть представляете, каково это? — рявкнул вдруг Мальцер. — Быть запертой в металлическую оболочку и лишиться поступления любой информации, кроме той, что просачивается через зрение и слух? Дейрдре и так достаточно натерпелась. А когда на нее свалится еще и это испытание…

— Хватит, — резко оборвал его Гаррис. — Если вы доведете себя до нервного срыва, то этим нисколько ей не поможете. Смотрите — представление начинается.

Огромный золоченый занавес сомкнулся, скрыв несчастную королеву Шотландии, и разошелся вновь. На сцене не осталось больше места для печали и разочарований, словно пролетевшие с тех скорбных событий века навсегда изгнали их. На эстраду выступила череда маленьких танцовщиц. Их слаженные коленца и прыжки придавали им сходство с заводными куклами — неестественно миниатюрными и безошибочными. Телекамера скользнула вдоль всей шеренги, напоминающей штакетник; на лицах танцовщиц застыли натянутые улыбки. Затем камера переместилась на высоту театральных сводов, показав нелепо укоротившиеся фигуры артисток. Даже под этим нечеловеческим углом зрения было понятно, что они по-прежнему непогрешимо отбивают ритм.