А после ухода адвоката в руководящий кабинет был вызван Ажан.

– Ну, вот что, заканчивай заниматься дурью, отпускай задержанного.

– Не могу, господин лейтенант, – в официальном тоне ответил сержант. – Он напал на полицейского и убил человека, его вина доказана, за такое освобождение уже меня можно будет арестовывать.

– Кем доказана? Тобой? И чем? Рисунками, которые ты сделал у трупа? Следами ладошек? Да тебя в суде на смех поднимут. Исполнять, я сказал, немедленно освободить! – При этом господин лейтенант перешел на крик, больше похожий на истерику.

– Если суд будет в присутствии представителя графа, а по таким обвинениям по-другому и быть не может, то на смех меня не поднимут, уверяю вас. Об отпечатках ладоней мне известно от мага крепости Сен-Беа, где я служил. Он и научил меня с ними работать, так что не сомневайтесь. И по рисункам обуви. Будьте уверены, все сделано в присутствии патруля, они уже подтвердили и подписали показания о достоверности и совпадении следов. Так что если приказ не отмените – я и к интенданту пойду, и к самому графу, но убийцу на волю не выпущу.

– Вот ты как заговорил, Инквизиторов выкормыш! – голос лейтенанта перешел на шипение, а лицо исказилось от ненависти. – Ну, смотри, не ошибись. Свободен!

Вечером, по дороге домой, на Ажана напали. Какой-то богато одетый прохожий при рапире, явно дворянин, атаковал его смертельным заклятьем. Для любого другого смертельным. Когда понял, что убить не удалось – обнажил оружие, сделал выпад, нацеленный в сердце.

Защититься от заклятья у Жана не получилось – спасла невосприимчивость к магии. А вот к атаке оружием он был уже готов – успел выхватить саблю, отбить клинок противника, но ответил неудачно – удар, лишь зацепив руку, прошел в шею. Кровь брызнула фонтаном, напавший умер на месте.

До полуночи пришлось оформлять документы, писать объяснения. Хорошо еще, что заклятие оставило след на стене дома, а рапира пропорола камзол – оборона ни у кого не вызвала сомнений. Иначе убийство простолюдином дворянина могло стоить дорого, законы твердо стояли на стороне элиты.

Утро следующего дня для амьенской полиции началось с суеты – Маршанд не вышел на развод. Дежурный клялся, что лейтенант пришел на службу затемно, поднялся к себе в кабинет. Сейчас дверь кабинета была заперта. Когда по приказу дежурного офицера ее сломали, увидели Маршанда, мирно покачивающегося на веревке, закрепленной на потолочной балке. Пейзаж дополнял Почка, точнее его труп, лежащий на животе в луже собственной крови, с торчащим из спины ножом, или, скорее, дагой. Вломившиеся в кабинет полицейские замерли в потрясении. Первым пришел в себя Жан.