Когда голограмма погасла, Раул ещё долго сидел в кресле и пялился в пустоту. Пусть голограмма пропала, но его собственный душевный раздрай никуда не делся. Ему претило то, что затеяли соратники по сопротивлению. Нет, вы не подумайте, убить намеченную цель он был как раз не против… Сам готов был выцарапать ей горло. Вот только столь праведное, исполненное высшей справедливости дело… и в руках такого беспринципного отморозка! Оно натурально казалось от этого грязным, это безусловно благородное дело! Словно наглый псионец пачкал его самим фактом своего присутствия и участия в исполнении.

Раул не был и кровожаден. Он просто был умным мальчиком, каких очень много среди политических радикалов. Просто на каком-то отрезке жизненного пути он начал понимать, что ситуацию с Республикой невозможно сдвинуть «мирными» акциями. А последним его откровением было понимание, что даже сами республиканки, если очень захотят, не смогут этого сделать. Они все — заложники той системы, которую пестовали столько столетий. Поэтому умный юноша решил для себя, что единственное ему доступное — правильно умереть, и своей смертью нанести удар по системе. Сгорев в огне борьбы сейчас, сгорев без остатка, он давал запал будущим поколениям борцов. Как перешедшие в состояние древесного угля деревья давали возможность людям будущего использовать эти природные запасы для обогрева собственных жилищ.

В то же время чувства, какие он питал к псионцу, сложно было назвать и презрением. Это была, скорее, жалость. Мечник мыслился ему эдакой жертвой генетических экспериментов, привёдших Республику к тому тупику, в котором она пребывала по его мысли теперь. Поля извратили его разум, вывернули наизнанку его нервную систему. Рауль догадывался, что жуткая гиперсексуальность республиканок — жертвой которой, словно в насмешку судьбы, стал псионец — есть не что иное, как следствие этих треклятых экспериментов. Противных человеку экспериментов, грозящих похоронить саму суть человека — с последними оплотами некогда отколовшихся колоний. А несмотря на все свои убеждения, у Рауля даже сомнений не вызывало общее происхождение республиканок и конфедератов. Не говоря уже о псионцах.

И вот теперь им предстояло плыть с диким псионцем в одной лодке. Не лучшая перспектива, прямо скажем. Но достать оружие не получилось. Вместо оружия выступал разъярённый выходец с Псиона, злой на сопротивление за обман, а особенно за то, что именно из-за их человека его драли в камере республиканки. К слову, Раул поверил в этот тезис сразу, несмотря на все попытки соратников соскочить. Зачем ещё валькириям так демонстративно, на публику, насиловать бравого мужчину? Да ещё и делать это в тюремной камере Штаба Службы Контроля! Они запросто могли «пригласить» того к себе на Базу, и уже там сводить плотное знакомство с новой игрушкой. С этой их псионской долбанутостью, этот варвар потом бы ещё просил…