Она смотрела в сторону.

— Зачем ты вернулся? — повторила с грустью. Я не знал, что ей ответить.

Глупо как-то… зачем, действительно, я прилетел? Она давно меня забыла. И для меня она уже — совсем чужой человек. И я для Лервены, для Лойга… кто я — предатель, отверженный. Как это глупо…

Я соскочил с трубы.

— Если хочешь, Пати, я уйду.

Пати резко обернулась — карие чистые глаза смотрели с непонятным укором.

— Ланс, — она назвала меня уменьшительным именем, и это было приятно, — неужели тебе не хотелось бы вернуться в Общину?

— Но, Пати… как же я могу вернуться? У меня и номера нет. Я преступник.

— Это не так, — сказала она страстно, — номер можно сделать новый, да и какое он имеет значение? Конечно, будет расследование, но… в конечном итоге ты вполне можешь вернуться. Даже в нашу Общину… но даже если не в нашу — неужели ты не понимаешь, что так лучше… с коллективом. Всем вместе.

— Пати, о чем ты говоришь? — изумился я, — меня расстреляют. Это же ясно.

— Нет, — возразила Пати. — Зайнеке несправедливый человек, но ведь тебя отправят в столицу, вероятно… и там разберутся!

— Ну нет, — я покачал головой, — извини, но ради Цхарна я жизнью рисковать не хочу.

— Ну, Цхарн. — Пати покачала головой, — это все лозунги. В них можно верить, можно не верить. А самое главное — то, что мы все вместе. Ну как вы живете на этом Квирине? Чего ради? Зачем? Вы же — каждый сам по себе. Вот ты говоришь — детей растить… а зачем их растить, если не для общины, не для коллектива? Просто — как животные? Ну ладно, Ландзо, я тебя могу понять… ты просто боишься. Может быть, ты прав. Но вообще-то… Ну скажи мне, ты вот сам-то, своей совестью понимаешь — как нужно жить?

— Не знаю, — сказал я, — я уже ничего не понимаю.

— Ты сказал, что ты вроде охранника. Наша охрана служит Цхарну и Наставнику… а ты кому служишь?

Я задумался — в самом деле, кому я служу?

Непонятно. Зарплату получаю, вот и работаю. Но ведь Оливия сказала тогда: они не могут понять, почему мы служим. Выходит — все-таки служим. Кому?

— Не знаю, Пати… наверное, людям. Квирину. И вообще — людям, — поправился я, вспомнив олдеранок Итиль и Чинзи.

— Людям… это хорошо. Но… ведь должно быть что-то высшее? Люди не могут быть самоцелью.

Она была права. Тем более — для меня. Я не так уж люблю людей. Ну, своих друзей — да. А к большинству я просто равнодушен. Некоторых ненавижу. Нет, не могу сказать, чтобы именно любовь к людям была причиной моих поступков. Тогда — что? Я не хочу, чтобы кто-то страдал. Это да. Но это слишком примитивно. Я хочу, чтобы у всех все было хорошо, и ни у кого, по возможности, не было плохо. При том, что к людям я равнодушен… нет, слишком уж это сложно. Философия какая-то.