— Лучше всего оставить его и уходить, — предложил Комплейн.

— Вы что, не видите, как интересует меня этот случай? — с укором сказал духовник. — Я знал Вантаджа, когда он был еще маленьким мальчиком, а теперь я должен смотреть, как он умирает здесь, в комнате. Когда Вантадж появился на свет, его мать жила в зарослях Бездорожья, изгнанная из собственного племени. Она дважды нарушала верность, и один из ее мужчин ушел вместе с ней, чтобы охотиться для нее. Это была плохая женщина. Мужчина погиб во время охоты, а она, не в силах жить в одиночестве среди глонов, нашла убежище у нас, в Кабинах. Вантадж тогда был еще сосунком, маленьким созданием с большим уродством. Его мать, как это часто бывает с незамужними женщинами, стала наложницей одного из стражников и погибла во время какой-то драки, прежде чем ее сын достиг зрелости.

— Кого, по-твоему, должен успокоить твой рассказ? — спросил Фермур.

— В страхе нет пространства; наша жизнь нам только одолжена, — сказал Мараппер. — Посмотрите на судьбу нашего бедного общества. Как это обычно бывает, конец жизни связан с ее началом. Колесо совершает полный оборот, а потом ломается…

Будучи ребенком, он не знал ничего, кроме страданий. Другие дети издевались над ним, отчасти из-за матери, которая была плохой женщиной, отчасти из-за его лица. С тех пор для Вантаджа оба эти несчастья слились воедино. Поэтому он постоянно ходил под стеной, скрывая изуродованную половину, поэтому убивал в себе любое воспоминание, касающееся матери. Но когда он оказался в чаще, воспоминания детства вернулись. В нем ожил весь стыд, источником которого была мать, и его охватил детский страх перед завтрашним днем и темнотой.

— Ну а теперь, когда этот урок психоанализа счастливо закончился, — мрачно сказал Комплейн, — может, ты вспомнишь, что Вантадж еще не умер. Он все еще жив и представляет для нас серьезную опасность.

— Я как раз собираюсь его прикончить, — сказал Мараппер. — Зажги на минуту фонарь, только осторожно.

Комплейн наклонился и почувствовал, как кровь приливает ему к голове. Его охватило желание сделать то же, что и Вантадж — отбросить всякие сдерживающие тормоза, которые накладывает рассудок, и с криком броситься в чащу. Только позднее он задумался: почему в этот критический момент он был так послушен священнику, ведь не подлежало сомнению, что в неожиданном возвращении к своей профессии Мараппер нашел выход для своего страха. Своеобразная эксгумация детства Вантаджа была закамуфлированной попыткой к собственному спасению.

— Кажется, я сейчас снова начну чихать, — сказал вдруг Вантадж совершенно нормальным голосом.