— Ни толики пафоса, — покачал головой Дэвид. — Такова ваша последняя воля?

— Да. Я знаю, что это равнозначно самоубийству. Самому страшному греху. Но я готов и за это расплачиваться там, нежели оставаться здесь, в этом мире.

На лице блондина застыло несвойственное ему выражение. Это была глубокая печаль. Не надменность и презрение сквозили сейчас в его взгляде, а именно скорбь.

— Отчего вы грустите? — Рональд, несмотря на испытываемые мучения, уловил это.

— Мне неведома грусть, любезный, — резко ответил Дэвид, сразу переменившись в лице и снова став жестче.

— Но я же вижу…

— Что? Гримасу размышлений. И только.

— Не сердитесь, Дэвид…

— Какое решение вы приняли?

Ловский прикрыл глаза. Он действительно очень устал. Ему было ужасно больно. Ног он уже лишился. Это было очевидно. Руки после выстрела Валдиса — тоже. И хотя в клиниках клонной трансплантологии утерянные органы и конечности можно было восстановить, он понимал, что ни одна наука до сих пор не способна восстанавливать отмершие ткани души.

— Я хочу уйти, — тихо сказал он.

— Как вам будет угодно. По крайней мере, вы раскаиваетесь, а это означает, что если и есть что-то за гранью жизни и смерти, то вам ваше покаяние зачтется.

Сказав это, блондин достал свой пистолет.

Ловский с волнением взглянул на хромовый блеск вороненого ствола. На черное отверстие, глядящее теперь на него. Это было символично. Это был не просто канал ствола, но черный тоннель смерти, в котором текла река мертвых.

— Прощайте… Дэвид… — еле слышно проговорил Ловский, выталкивая из себя застревавшие в гортани слова. Из глаз его потекли слезы.

— Прощайте, Рональд. Покойтесь с миром.

Раздался выстрел…

Смерть — это погружение. Погружение в темноту и холод. Как уход под лед в темной ночи. Это страшный шум в ушах. Это Жизнь, проносящаяся перед мысленным взором. Это ощущение шока, сравнимого только с мгновением рождения. Смерть — это надежда на прощение за все. Смерть — это…

Конец.

Рональд Ловский умер.