Сережа нанизал на вилку солидный скользкий кусок груздя, осторожно попробовал. Да-а, это было вкусно!

— А мы пойдем за грибами завтра, — сообщил Вячеслав Андреевич и вытер платком испарину с покатого, с глубокими залысинами лба. — Лена у нас тоже в этом деле дока.

— Ну, дока не дока, а десятка два вагонов за свои годы насобирала, — улыбнулась тетя Лена, аккуратно очищая от скорлупы сваренное вкрутую еще в Твери яйцо. — И с груздями дело имела. Хорошие у вас грузди, Василь Василич.

— Ну так! — дед Тарасов победно выпустил струю дыма в потолок, распахнул ворот камуфляжа. Водочка, она свое брала, распаривала душу и тело. — Места здеся богатые, хошь косой коси. За грибам — эт хорошо. Хошь туда можно, — он махнул рукой с сигаретой в окно за спиной Вячеслава Андреевича, — хошь туда, — рука мотнулась в сторону приоткрытой в сени двери. — Тока к Лихой горке не забирайтеся, я всех городских предупреждаю. Наши-та и так не ходють, калачом не заманишь.

— Почему? — спросил Сережа, оторвавшись от груздей, а Вячеслав Андреевич перестал хрустеть свежим огурцом.

Дед потер седую щетину на подбородке и многозначительно поднял палец:

— Нехорошее место. Не выдумал, от стариков слышал, а те — от других стариков. Древняя история. Плясни, Андреич, еще чуток, и я расскажу.

— Только уже без меня, — предупредил Вячеслав Андреевич. — Душно… Я лучше пепси-колы племянниковой. Или, вон, компота.

— Канпота так канпота, — легко согласился катьковский старожил. — Ну, таперя, как грится, за всеопчее наше здоровьице!

Выпив и занюхав водку рукавом камуфляжа, дед приступил к рассказу. Тетя Лена возилась в сторонке с какими-то пакетами, что-то там пересыпала и перекладывала. Вячеслав Андреевич, устроившись вполоборота к столу, рассеянно смотрел в окно на наливавшуюся темнотой кромку недалекого леса. А Сережа слушал с интересом.

Было это дело, говорил дед Тарасов слегка заплетающимся языком, во времена тверского князя Михаила Ярославича. («Ну, который теплоход таперя, по Волге ходит, «Михаил Ярославич», мученик святой», — пояснил дед.) Разбитый московскими войсками, он с остатками дружины укрылся здесь, в дальнем лесном уголке своих владений, намереваясь пробираться в Литву за помощью. Чтобы потом напасть на Москву и в пух и прах разнести спесивых москвичей. Дружина стояла в одной из местных деревень, из тех, что сгинули теперь с лица матушки-земли, готовилась к дальнейшему походу в литовские пределы. Опасаясь преследования московитов-московитян, князь пустил по окрестностям дозоры. И вот один такой дозор забрел на Лихую горку. Только тогда ее еще не называли «Лихой» — был это безымянный холм у слияния двух ручьев. «Точнее, это сейчас ручьи, — поправился дед Тарасов, — а тогда были целые речки, навроде Осуги, Поведи, а то и Тверцы». Там, на том холме, когда-то располагалось древнее, времен волхвов, языческое святилище («Капище», — вставил Вячеслав Андреевич, все внимательнее вслушиваясь в размытую речь нового Бояна), а потом, при новой вере христианской, идолов скинули, святилище развалили. Одним словом, все как при революции или перестройке, будь они неладны, вместе с лысым Ильичом и лысым меченым Мишкой.