Канули в прошлое студенческие годы, делами фирмы продолжал заправлять отец, и Пол продолжал жить в свое удовольствие, справедливо считая себя достаточно счастливым человеком. Точнее, почти счастливым. Женившись в двадцать восемь лет на дочери преуспевающего мемфисского бизнесмена, он тяжело пережил супружескую измену (о которой узнал отнюдь не подслушав мысли жены, а от нее самой), и накануне нового тысячелетия остался совершенно один в опустевшем родительском доме. Нет, какие-то женщины время от времени приходили и уходили, но на семейную жизнь он больше не отваживался, опасаясь новых разочарований — рога, наставленные бывшей женой, продолжали зудеть.

О «девиациях» своих он почти не вспоминал, тратил деньги на участие в различных археологических проектах и проводил много времени в разъездах. Благо с делами фирмы вполне справлялись и без него.

А потом на него обрушилась новая «девиация». Пожалуй, самая необычная и непонятная.

Эта «девиация» не зависела от его желания и проявлялась, без какой-либо угадываемой периодичности, по утрам, во время пробуждения, когда левой ногой еще находишься во сне, а правой уже шагнул в мир реальности. Пола посещали какие-то образы, и роились в голове обрывки каких-то неясных мыслей — не его мыслей… Они просто не могли быть его мыслями! Все это было настолько странным, что он даже несколько раз намеревался обратиться к психиатру, — но где-то внутри возникал вдруг запертый турникет, не позволявший Полу посвящать кого-либо в свои глюки.

Виделись ему какие-то пустоты в неизвестно где находившейся каменной толще. Даже не пустоты, а нечто иное, не поддававшееся идентификации, ускользавшее от осознания, как ускользает из руки кусок мыла, который ты уронил в наполненную водой ванну и пытаешься выудить оттуда. Там, несомненно, что-то было… и кто-то был… Но что? Кто? Метались, метались стаей перепуганных птиц лоскутки чужих непрошеных мыслей, словно ему настойчиво пытались что-то растолковать, пытались добиться от него понимания…

Лишь через несколько месяцев, заполненных этой назойливой утренней накачкой, кусочки мозаики стали складываться в отдаленное подобие хоть какого-то узора. И этого хватило для того, чтобы одним ранним апрельским утром Доусон ощутил себя торпедой в момент соприкосновения с бортом вражеского корабля.

— Описать это просто невозможно, — сказал он Батлеру, который давно забыл о том, в каком пространстве и времени находится. — Я так толком ничего и не знаю, и не понимаю… Хотя какие-то отдельные представления — возможно, не очень точные или совсем неточные представления — у меня, пожалуй, сформировались. Знаете, как бродишь в тумане: вот вроде бы дерево, а вот — куст или другое дерево. Кажется, всего лишь два деревца посреди пустыря, — а там на самом деле целый лес…