Гартвиг вздохнул, подёрнул капюшон и снова повернулся к Лэрду, направившему на них ствол.

– Совершишь глупость – продавил он, – изберёшь врагами нас, и оккнумы на пару с кеюмами будут доедать то, что от тебя останется. Теперь опусти оружие. – металл сыграл тусклым бликом меж его невероятно подвижных пальцев. – Даю последний шанс.

Лежащий негромко всхлипнул и, казалось, совершенно затих. Лэрд поколебался, пробежался взглядом по сторонам, но потом всё же опустил оружие, не желая больше испытывать намерения изменчивой судьбы, щедрой к нему на специфические неприятности. Подобным же образом поступили и остальные, сбрасывая скопившийся в комнате накал взаимного напряжения.

Аттвуд придерживал теперь зашитый живот раненого и с отвисшей челюстью наблюдал за действиями напарницы. Орно отрешённо убрала от шеи Утглара перепачканные руки, согретые тёплыми сгустками пузырившейся крови, и, вытерев их о скомканный лоскут рубашки Флойда, фартуком заправленный за тонкий пояс подвязи, отошла к установке Гирвулда, поигрывающего линиями-углублениями в мерцании сталагмитовых огоньков пробуждённого талнирида.

Находящиеся в комнате притихли и прислушивались к её размеренному сопению, делящему рефлексивные сжатия узкой глотки, хорошо очерченной небольшими жилками, пока Орно тишайше вдруг не произнесла:

– Не дышит…

***

В сна моего рассказ Жар погружён, но гомон, разрастающийся, слышит.

Уже совсем не видно края существам, пришедшим ко вратам, и ещё больше их столпилось в середине зала, перед стопами статуи Дэхзажа, защитника и стража, не смея перейти отмеренную им черту.

– Скажи мне, Эйр… – очнулся. Двадцатый наступает день и девятнадцатая ночь проходит. Обилие смертей невыносимо долго зреть. – Зачем сейчас от дома самого они сюда летят? Глазеть?

– Всегда чего-то толпы ожидают. Смертей, простого униженья, подложных сцен, но – смеюсь я горько. – никогда прозренья. Где возбужденье, возмущенье, накал и смрад преобладают, там любопытства дух их никогда не покидает.

– От нас им ничего не взять. Не предоставлю повод, довольно отдавать. Пусть спустят позади застывшую охрану – ни слова в простоте наречия я не произнесу. – о грудь он ударяет. – Хоть так оставшуюся честь уберегу.

– Поверь мне, милый Жар, узоры сердца твоего и дум высоты годятся себялюбам лишь для зависти, сползающей в отвратную тошноту.

– О да, я обратил внимание. – Дэхзаж, с огромной высоты, взирает на ничтожных своим ликом гордым, исполненным душевного страдания. – Совсем не чтут пришедшие героев из сказаний.

– Для них они, как я и ты, никто. Собрание уничижительных напоминаний. Толпа не знает их имён, не помнит лиц, обветренных в пути, и светоч храбрых глаз не воззовёт на подвиг вечно ждущих чуда.