"Красотой" дядя Сережа называл девочек. Мальчики у него были "хлопчиками". Но "красотой" были удостоены называться далеко не все девочки. Вот, например, Женю "красотой" называли аж четыре раза! А Нинку Патрушеву — ни разу! И правильно — Нинка вредная! Ну, какая из нее "красота"?

Женщина приблизилась к дяде Сереже и протянула ему маленькую темно-красную книжечку с золотым рисунком. Женя знала, что скорее всего там изображен двуглавый орел и какая-нибудь надпись.

— Дольгоё отсютьствие пьяктики.

Движение женщины были настолько плавными и пластичными, что Женя невольно залюбовалась.

— Поня-я-ятно… — Дядя Сережа, прищурился, игнорируя протянутую книжечку. Но показал на нее глазами. — Вежливые люди вот с этого обычно начинают, красота.

— Пьящу пьящения зья починьеньих! — Вежливо наклонила голову женщина. — Бюдють сдьелани вьиводи.

Женя заметила, как лица мужчин за спиной дяди Сережи стали белыми. Дядя Сережа, будто это увидел, усмехнулся. Осторожно взял книжечку, поднял на уровень глаз так, чтобы видеть лицо женщины, раскрыл.

— Министерство Обороны… — Задумчиво прочитал дядя Сережа. — Капитан… Елена Викторовна…

А Жене стало так грустно, просто очень-очень грустно. И захотелось плакать. Нет, она боялась не женщины. Просто полгода назад, когда ее, ничего не понимающую, привезли из той злополучной поездки за границу обратно в Россию, вот так же приходили вежливые дяди и тети, так же показывали ее бабушкам и дедушкам такие же маленькие книжечки, и заставляли ее вспоминать о том, как именно пропали ее мама и папа, что они говорили перед этим, что делали, видела ли Женя яхту, на которой они уплыли, видела ли она владельца этой яхты. Женя ничего не понимала, кроме одного — мама и папа пропали.

Эти люди еще добавляли бессмысленное "без вести", но Женя не понимала, зачем нужно это уточнение… Ведь пропасть — это всегда без вести. Она спрашивала у бабушек, но и баба Катя и баба Вера начинали плакать… у дедушек она спрашивать не стала — как плачут дедушки, видеть не хотелось. И в школе она спрашивать не стала — в школе ее сразу начинали жалеть и сюсюкать. А жалеть ее можно было только маме, папе и бабушкам с дедушками. А сюсюкать с ней нельзя никому — так мама говорила!

Женя вынырнула из неприятных воспоминаний — чья-то ладонь лежала на макушке.

— Не дьелай лужу, Льягущёнок! — Улыбалась женщина.

Так говорила мама. Но эта тетя — совсем не мама! Совсем-совсем не мама!

А дядя Сережа подобрался, книжечка выпала из его рук на асфальт, руки его безостановочно забегали — то воротник поправить, то в карман на мгновение нырнуть, то нос почесать, ноги стали переступать, будто пританцовывать: