Он не решался устроить засаду, потому что это означало бы принять бой, к которому он не был готов. Это не даст ему преимущества внезапности — преследователь ощущает его присутствие так же хорошо и ясно, а может, даже и лучше. Остановившись, он просто вырежет все промежуточные акты и сцены, оставив лишь концовку. Он не мог на это пойти. Даже в беспорядочном бегстве оставалась какая-то едва угадываемая свобода для маневра. В смерти же ее уже не было.

Он мог бы затаиться в каком-нибудь надежном убежище, какой-нибудь глубокой норе, которую легко оборонять и где настойчивый Гнилец не поймает его врасплох. Но этот вариант отверг его разум. В подземном мире было множество подходящих мест, но ни одно из них не имело запаса пищи — а значит, выбрав осаду, он добровольно обрек бы себя на голод и еще большую слабость. Выждав день или два, преследователь возьмет его голыми руками, беззащитного, как ребенок.

Иногда Маан пытался себя убедить в том, что это вовсе не охота, а попытка контакта. Тот, другой, Гнилец, просто слишком осторожен и подозрителен, вот и прощупывает его издалека, пытаясь понять, с кем имеет дело. Маан понимал, что это не так, его обкладывают по всем правилам, но все равно пытался себя убедить в этом. Должно быть, это было своеобразной защитной реакцией от страха и обреченности, все ближе подступавших к нему.

Он тянул время, и это было плохо. Каждый новый день не прибавлял ему сил, напротив, постоянное бегство постепенно ломало его, и силы уходили, как из треснувшего кувшина. Если в Пустом Городе Маан мог бы дать себе пятьдесят процентов вероятности выйти живым из схватки, то сейчас не загадывал более тридцати.

Приступы сонливости стали более частыми и глубокими, теперь они одолевали его по нескольку раз на дню, и это было опасно. Когда спят и разум и тело, ты беззащитен, а значит, уязвим. Преследователю ничего не стоило подобраться к нему в такой момент и окончить все одним выверенным ударом. Но он не спешил этого делать, видимо, желал полностью удовлетворить свою жажду охоты, насладиться собственной силой и хваткой. Он хотел схватить зубами живую сопротивляющуюся плоть, убийство спящего в его планы не входило. По крайней мере, это было единственным объяснением, которое приходило в голову Маану, когда он пробуждался от своего глубокого сна и обнаруживал, что еще жив.

Сны его были лишены сновидений. Это были моменты абсолютной пустоты, в которую он проваливался с головой и из которой медленно выплывал, разбитый и уставший еще более. Маан не мог найти другого объяснения этой новой привычке кроме самого простого, продиктованного ему опытом — сил осталось слишком мало и чувствительная аппаратура вынуждена на время отключать элемент питания чтобы растянуть оставшийся в аккумуляторах заряд. Это значило — старость и смерть.