Та что-то говорит своему спутнику, и тот придвигается к ней. Он выставляет вперёд руки, пытаясь то ли остановить женщину, то ли поддержать, подстраховать её. Очень медленно, но непреклонно женщина с искаженным от боли лицом меняет положение: держась за его руки, привстаёт с подушек, сначала опускает ноги на пол и, посидев так, с трудом поднимает их в другую сторону – своего прежнего изголовья. И склоняется на грудь замершего мужчины, приникнув головой к его светлой сорочке, прижимается к нему и обнимает, зажмурив глаза.
Они оба не видят того, что видит Мари-Изабель: и по его, и по её лицу текут слёзы.
Мужчина почти не дышит, он окаменел со своей невесомой ношей на груди и коленях.
Тоже замерев, Мари-Изабель смотрит из своей темноты на эту картину, на этот долгий, как фотография, стоп-кадр, и вдруг видит, что в какой-то момент горестное лицо женщины словно бы расправляется, просветляется, распахиваются огромные глаза в чёрных глазницах, и задыхающаяся восторженная улыбка озаряет её лицо, будто она увидела что-то прекрасное.
Словно бы тело вдруг отступило, соскользнуло с неё вместе с болью, словно бы она оказалась в невесомости, тёплой невесомости закатной реки. И – и это так странно! – она была и рыбкой, и рекой! Одновременно! Но при этом она плыла, осторожно раздвигая руками отражения бело-розовых облаков на тёмно-зелёной, как расплавленное бутылочное стекло, мягкой глади воды.
Она плыла по той самой реке, которую всю жизнь боялась вспоминать, и видела улыбающееся ей лицо Леона, того мальчика, который тогда, оказывается, не утонул, а всю её жизнь на самом деле ждал её здесь! И он тоже был и мальчиком, и рекой одновременно. Рекой, по которой, в которой и к которой она плыла.
Это такая река, такая вода, такая среда, которая, принимая тебя, даёт то, что тебе надо: тебе замёрзшему – тепло, тебе сожжённому – прохладу.
Само струение этой нежности растворяло её в себе, она сама становилась ею.
И там, где Надин широко улыбалось мягкое детское лицо Леона, река сливалась с небом.
Мари-Изабель отшатывается от стекла. Два горящих от пола до потолка окна с крестовинами в верхней части сейчас похожи на два креста в человеческий рост, поперечными перекладинами обнявшимися за плечи.