– Ух ты!

– Это моя вина. А я-то думала, куда они делись. Прошу прощения.

– Вы все отлично сделали, детка. А теперь вам лучше уйти. Спасибо. Эту услугу не забудут.

– Хорошо…

– Что?

– Это… это случится быстро? Прежде чем он проснется?

– Конечно. Ну да, конечно. Он даже не узнает. Ничего не почувствует.

…И вот он проснулся на холодном снегу, пробудился от того, что леденящий взрыв внутри его вырвался на поверхность, – проник сквозь его поры и с воем вылетел наружу.

Он проснулся, зная, что умирает. От метели уже онемела половина лица. Одна рука застряла в утрамбованном снегу под его телом. Он все еще был в госпитальной пижаме. Холод был не холодом, а какой-то оглушающей болью, вгрызавшейся в него со всех сторон.

Он поднял голову и оглянулся. Ровные снежные наносы высотой два-три метра в слабеньком – возможно, рассветном – мерцании. Снегопад немного стих, но еще не закончился. В последний раз, когда он слышал метеосообщение, было минус десять, но из-за леденящего ветра казалось, что воздух намного, намного холоднее. Болело все – голова, руки, ноги, гениталии.

Его разбудил холод. Видимо, так. И через короткое время, иначе он был бы уже мертв. Наверно, они просто бросили его. Знать бы, в какую сторону они пошли, – и направиться вслед за ними…

Он попытался пошевелиться, но не смог. Он испустил внутренний крик, чтобы собрать свою волю в кулак – такой крепкий, как никогда прежде… но удалось только перевернуться и сесть.

Это усилие далось ему с невероятным трудом: пришлось выкинуть руки назад, чтобы опереться на них и не упасть. Он почувствовал, как обе руки вмерзают в снег. Нет, он никогда не сможет подняться.

«Талиба…» – подумал он, но ветер тут же унес эту мысль.

Забудь Талибу. Ты умираешь. Есть вещи поважнее.

Он стал всматриваться в молочные глубины метели, которая обволакивала его со всех сторон, – снежинки, торопливые, собравшиеся в плотную массу, напоминали мягкие звездочки. И если сперва в его лицо вонзались миллионы горячих иголок, то теперь оно стало неметь.

Проделать такой долгий путь только для того, чтобы умереть на этой чужой войне. Каким глупым все это казалось сейчас. Закалве, Элетиомель, Стаберинде; Ливуета, Даркенс. Эти имена пролетели перед ним, унесенные в никуда пронзительным воющим ветром. Он почувствовал, как его лицо сморщивается, как холод проникает сквозь кожу и глазницы в язык, зубы и кости.

Он выдернул руку из снега у себя за спиной. Холод уже обезболил ладонь, с которой слезла кожа. Он распахнул пижамную куртку – пуговицы полетели прочь, – подставляя холодному ветру маленький складчатый шрам над самым сердцем. Опершись рукой на лед позади себя, он закинул голову, так, словно от холода свело суставы. «Даркенс…» – прошептал он в кипящий холод метели.