– Слушайте, Мо, если эта книга оскорбляет вас, я ее уберу, – сказал я (и так и сделал). – Но я думаю, мы должны поговорить об этом. Итак, я сам еще не читал этой книги, но на днях я говорил с доктором Меткафом, и он сказал, что куски, которые кое у кого вызывают протест… это всего две-три страницы, не больше, и он не понимает, почему вокруг этого столько шума. Я хочу сказать, ведь это лишь роман, Мо. Это не… религиозный трактат. Это же вымысел.

– Дело не в этом, мистер Манро, – сказал Мо. Он смотрел на мой маленький красный рюкзачок, словно там была атомная бомба. – Рушди оскорбил всех мусульман. Он всем нам плюнул в лицо. Это как если бы он всех наших матерей назвал шлюхами.

– Мо, – сказал я, едва сдерживая улыбку и кладя рюкзак на пол, – это же только вымысел.

– Форма не имеет значения. Это работа, в которой оскорблен Аллах. Вы это не можете понять, мистер Манро. Для вас не существует ничего настолько священного.

– Да? А как насчет свободы слова?

– Но когда Национальный фронт хотел использовать Студенческий союз, вы были с нами на демонстрации, разве нет? Как насчет их свободы слова?

– Они хотят лишить этой свободы всех остальных, Мо. Вы не отказываете им в праве на свободу слова, вы защищаете свободы других людей, которые были бы ущемлены, дай тем хоть немного власти.

– Но в краткосрочной перспективе вы отказываете им в праве публично выражать свои взгляды, разве нет?

– Конечно, если кто-то хочет приставить пистолет к виску другого человека и нажать на спусковой крючок, то в такой свободе ему следует отказать.

– Значит, ваша вера в свободу все же имеет некоторые ограничения, свобода не может быть абсолютной. Для вас нет ничего священного, мистер Манро. Вы основываете свои убеждения на производных от человеческой мысли, так что иначе и быть не может. Вы можете верить во что-то, но веры у вас нет. Настоящая вера приходит, когда ты подчиняешься силе божественного откровения.

– Значит, если у меня нет того, что я считаю суевериями, поскольку верю, что мы так или иначе существуем, и верю в… науку, эволюцию и все прочее… то я не столь достоин, как некто, верующий в древнюю книгу и жестокого бога пустыни? Извините, Мо, но для меня и Христос, и Мухаммед были только людьми. Харизматичными, разносторонними, одаренными, но все же смертными, и ученые, монахи, историки, ученики, писавшие о них или фиксировавшие их мысли, – да, они вдохновлялись, но не Богом. Это вдохновение было внутри их, оно есть у каждого пишущего… да что там – у каждого человека. Давайте поговорим о дефинициях, Мо. Вера – это убежденность без доказательств. Я этого не могу принять, но меня ничуть не смущает, что вы можете. Почему же вас так волнует, что я думаю так, а не иначе или что Салман Рушди думает так, а не иначе?