Дэнхем заявил, что его любимыми играми по-прежнему были кости и рулетка. И в ту, и в другую можно было играть с друзьями — нелысками, в то время как бридж или покер… Ну кто же сядет играть в покер с человеком, читающим мысли?

Бартон согласился, что игры, где все зависит от удачи или от развития мышц, вполне годятся, но последних было не слишком много. Борьба и бокс, скажем, включают мысленное планирование. С другой стороны, им подходили многие олимпийские виды; толкание ядра, прыжки в высоту, бег, — где не приходится сталкиваться с противником лицом к лицу. Но любая игра с элементами сражения — например, шахматы — оказывалась для них невозможной.

«Что ж, — подумал Дэнхем, — твоя профессия имеет достаточно таких элементов и напоминает игру в войну».

Охота на дичь? Бартон позволил себе мысленно пробежаться по этой области и остановился на тигре, вялом после сытной еды, но сохраняющем глубокое осознание своей силы, — словно тихонько жужжащая динамо-машина. Бартон тонко увязал это состояние с голодом и с чем-то еще, смутным и неоформленным, аналогичным тому образу, как Мелисса представляла себе Сэма Фэйкса. Его мысль устремилась словно бы вдоль личности Фэйкса — как будто он брал один аккорд на разных октавах. Если Дэнхем знал Фэйкса, он вполне мог откликнуться.

И тот ответил. Чувство восторга охватило Бартона, когда он уловил случайный отдельный фрагмент и начал откидывать все несущественные детали, выделяя его из многочисленных переплетений мысли Дэнхема. То, что осталось, представляло собою толстого, не слишком компетентного переводчика, иногда выступавшего в качестве посредника между учеными, говорящими на разных языках. Бартон поспешил перейти к другим заботам, чтобы Дэнхем не придал никакого значения появлению этого конкретного мнемонического образа.

И, конечно, Бартону захотелось поскорее уйти. Он позволил Дэнхему выиграть партию, и тот от неожиданности так обрадовался, что принял извинения и объяснения насчет назначенной якобы встречи без всякого недоверия: человеку, только что вернувшемуся в Америку после полугода жизни в джунглях, вполне естественно желать чего-то более волнующего, чем скип-гандбол. Но замечательно все же, что Бартон зашел…

Шагая по гладкому покрытию обсаженных деревьями улиц, Бартон позволил своему восприимчивому разуму поглощать кипящие вокруг мысли. Теперь, когда он знал, кого нужно искать, это было нетрудно, хотя и требовало терпения. Лишь иногда в мешанине мыслей попадались обрывки информации. И Бартон сделал то, к чему лыски прибегали очень редко: стал мысленно задавать нелыскам наводящие вопросы.