В проеме стояла высокая женщина в униформе гувернантки или домоправительницы; на лице ее изобразилось недоуменное раздражение. Смерив Мирона с головы до ног неодобрительным взглядом, она спросила: «Что вам тут понадобилось, сударь?»

Мирон собрал воедино жалкие остатки собственного достоинства: «Я хотел бы видеть леди Тиббет. Будьте добры, сообщите ей о моем прибытии».

Домоправительница не проявила никакого сочувствия: «Не могу выполнить вашу просьбу, сударь. Леди нет дома».

«Даже так? В таком случае, если она намерена вернуться в ближайшее время, я мог бы ее подождать».

«Это было бы бесполезно, сударь. Леди Тиббет улетела с супругом в Палисады, на планету Франток, где они занимаются сбором античных черепков для Пангалактического музея. Не желаете ли оставить для нее сообщение?»

«Да, я хотел бы оставить сообщение, — ответил Мирон. — Можете ей передать, что к ней заходил Чижик-Пыжик, по самому пустячному делу».

«Хорошо, я так и сделаю, сударь».

5

Мирон вернулся к такси; машина отвезла его обратно в космопорт. На борту «Гликки» капитан Малуф, Шватцендейл и Винго беседовали в камбузе, задержавшись за утренним чаем с пирожными. Мирон тихонько прошел к себе в каюту, спрятал подарки в стенном шкафу, переоделся в повседневную униформу и остановился в нерешительности посреди каюты. Наконец он пожал плечами: распустить нюни и опустить руки? Это ничему не поможет. Глубоко вздохнув и расправив плечи, Мирон вышел в коридор, пересек салон и зашел в камбуз. Усевшись за стол, он налил себе чаю и взял с подноса лимонное печенье.

Другие астронавты наблюдали за ним с ненавязчивым любопытством. Наконец Винго спросил: «Ты рано вернулся. Как твои дела?»

Мирон сдержанно ответил: «Принимая во внимание все обстоятельства, мои «дела», как ты выразился, идут хорошо, но ко всем чертям». Поразмыслив немного, он прибавил: «Если это кому-то интересно, я мог бы упомянуть о том, что с небезызвестной Тиббет Гарвиг меня больше ничто не связывает».

«В какой-то степени — в пределах общепринятых понятий о вежливости и приличиях — нас это, конечно, интересует, — заметил капитан Малуф. — В частности, не могу не заметить, что по этому вопросу ты, по-видимому, принял окончательное и бесповоротное решение».

«Ничто не может окончательнее и бесповоротнее», — нахмурившись, Мирон попробовал чай.

Наступило молчание. Его снова прервал Винго: «Если бы ты потрудился что-нибудь объяснить, мы не отказались бы тебя выслушать».

Мирон устало откинулся на спинку стула: «Хорошо. Факты, во всей их неприглядности, таковы. Я приехал на такси к усадьбе Гарвигов, не подозревая о подстерегающем меня провале. Я попросил водителя подождать и направился к дому через сад. Как только я прошел через ворота ограды, я столкнулся с парой сумасбродных четырехметровых авангардистских уродств — с натяжкой их можно было бы назвать «статуями». С моей точки зрения, они не только не привлекательны, но немедленно вызывают отвращение — и в этом, надо полагать, заключалась цель их создателя. Меня это огорчило: Гарвиги никогда бы не поставили такую мерзость у себя в саду, если бы сами не входили в круг авангардистской элиты».