Ужин подавали с соблюдением всех подобающих церемоний, в трапезном зале с обшитыми деревянными панелями стенами, под люстрой из тысячи сверкающих кристаллов. Меню всегда состояло из семи, восьми или даже девяти блюд, поглощению каковых немало способствовало извлечение пыльных бутылей из погребов усадьбы.

После ужина четверо друзей обычно переходили в полутемную старую библиотеку, где в каменном камине пылал огонь и где их прибытия ожидали кресла с мягкой кожаной обивкой. Под рукой были графины с крепкими напитками, настойками и дистиллятами известных высоким качеством марок. Беседы касались множества различных вопросов и нередко затягивались допоздна. Друзья обсуждали новых знакомых и анализировали их качества; разговор нередко возвращался к воспоминаниям о космических портах далеких планет и странных народах, населявших далекие края. Время от времени обсуждению подвергались глубокие истины — как правило, в связи с наклонностью Винго к невразумительной философии. Изредка кто-нибудь упоминал о Лурулу, причем со временем стало ясно, что каждый из четверых придавал этому имени, слову или термину различные значения.

Во время таких обсуждений Малуф говорил мало, а Мирон — еще меньше, но Шватцендейл оживлял беседу причудливыми гипотезами, каковые Винго считал должным снабжать оговорками или опровергать перед тем, как перейти к изложению своих собственных теорий.

«Если вы помните, мы как-то обсуждали значение и влияние Лурулу. Рискуя показаться глупцом, повторяющим прописные истины, хотел бы указать на тот факт, что «судьба», «участь» и «Лурулу» — вовсе не синонимы. «Участь» — темный, роковой, подавляющий термин. «Судьба» гораздо светлее, нечто вроде прекрасного заката. Но когда мы говорим о Лурулу, словесные ассоциации бесполезны. Лурулу — индивидуальное представление, подобное надежде или тоске, но гораздо более реальное, чем мечта».

«Смотри-ка! — усмехнулся Шватцендейл. — Винго становится поэтом, он украшает пустое место блестящими шарами, сверкающими лентами и мигающими разноцветными лампочками словоблудия — так же, как он украшает свои пирожные глазурью и сахарной пудрой».

Винго вздохнул: «Мои цели благородны. Я считаю, что космос содержит множество сложностей, большинство которых не находит отражения в словесных формулировках, в связи с чем приходится прибегать к косвенным ссылкам, намекам, аналогиям».

«Чушь! — Шватцендейл оставался собой. — Заворот мозгов чистейшей воды! Язык достаточно хорошо нам служит — зачем выворачивать его наизнанку, пытаясь выразить нечто, чего на самом деле нет?»