– Милая моя девочка, вы еще слишком мало прожили, чтобы так говорить. Сначала столкнитесь с любовью по-настоящему, а потом делайте выводы. Я убеждена, что лет через сто вы меня поймете. – И Милица рассмеялась, словно зазвенели колокольчики.

Грубин даже задохнулся от этого серебряного смеха.

– Трудитесь, Саша, – сказала, отсмеявшись, Милица.

И Грубин продолжал трудиться. Он выяснил, как работает машина, загрузил котел, положил под него хорошо просохшие за сто лет поленца, разжег их, залил котел водой. Вскоре из высокой медной позолоченной трубы пыхнуло дымом, и еще через несколько минут, старая, но совсем не состарившаяся паровая машина господина Бакшта медленно выехала из сарая. Девушки принялись протирать тряпками ее металлические части.

В багажном отделении Милица обнаружила черный цилиндр, который водрузила на голову Грубину, и деревянный ящик с дуэльными пистолетами, хищными и красивыми, как пантеры.

– Спрячьте их, – испугалась Шурочка. – А то они выстрелят.

– Они слишком стары, чтобы стрелять, – сказала Милица. – К тому же мой муж их никогда не заряжал.

– Вы не знаете, – сказала Шурочка. – Если в первом действии на стене висит ружье, то в четвертом оно обязательно выстрелит.

– Ах, помню, – улыбнулась Милица. – Мне об этом говорил Чехов.

И Шурочка совсем не удивилась.

22

22

Елена Сергеевна убрала за ухо светлую прядь, прищурилась и отсыпала в кастрюлю ровно полстакана манки из синей квадратной банки с надписью «Сахар». Молоко вздыбилось, будто крупа жестоко обожгла его. Но Елена Сергеевна успела взболтнуть кашу серебряной ложкой, которую держала наготове.

Движения были вчерашними, привычными, и любопытно было глядеть на собственные руки. Они были знакомыми и чужими.

– Не нужна мне твоя каша, – сказал по привычке Ваня. – Ты посолить забыла, баба.

– А я и в самом деле забыла посолить, – засмеялась Елена Сергеевна.

В дверь постучали. Вошел незнакомый молодой человек большого роста. Он наполнял пиджак так туго, что в рукавах прорисовывались бицепсы и пуговицы с трудом удерживались в петлях.

– Простите, – сказал он знакомым глуховатым голосом. – Извините великодушно. У вас незаперто, и я себе позволил вторгнуться. Утро доброе.

Он по-хозяйски присел за стол, отодвинул масленку и сказал:

– Чайку бы, Елена.