– Вы будете жить вместе с ней? – спросил я.

– Конечно, мы же всегда жили вместе.

Это было так логично, что я не нашел что сказать в ответ. Потом мы обменялись адресами. Это тоже было логично, но в то же время и странно – у нас всех давно не было другого адреса, кроме «Элси». Но я обменялся адресами со всеми и взял себе на заметку найти близнеца Дасти, если только он еще жив, и сказать ему, что он может гордиться своим братом. Возможно, в Фонде знают, где он живет.

Когда нас наконец отпустили на волю и появилась Селестина Джонсон, я ее не узнал. Я просто увидел, что какая-то высокая, красивая старая леди бросилась вперед и обняла дядю Альфа, почти оторвав его от земли, и у меня на мгновение даже мелькнула дурная мысль, что надо его спасать.

Но тут она обернулась, поймала мой взгляд и улыбнулась, и тогда я заорал:

– Лапочка!

Она улыбнулась еще шире, и я почувствовал, как на меня накатывает волна любви и доброты.

Привет, Томми. Как хорошо, что ты здесь.

Чуть позже я обещал заехать к ним, как только появится возможность, и распрощался; сейчас я им был не нужен. Меня самого никто не встречал. Пэт был слишком стар и никуда не ездил, а Вики – слишком молода, ей еще не разрешили путешествовать в одиночку. Что касается Молли и Кэтлин, то, как я сильно подозреваю, их мужья не видели в этом необходимости. Как-то так вышло, что оба они недолюбливали меня. Я, принимая во внимание ситуацию, не могу их в этом винить, несмотря даже на то, что уже давно (для них многие годы) я не могу телепатически разговаривать с их женами иначе как с помощью Вики. Но, повторяю еще раз, я их не виню. Если телепатии суждено когда-нибудь широко распространиться, такие случаи могут создать уйму семейных неурядиц.

А кроме того, контакт с Вики у меня был в любой момент, когда пожелаю. Я сказал ей забыть об этом и не суетиться: предпочитаю, чтобы меня не встречали.

На самом деле никого из нас, за исключением дяди, никто не встретил, кроме представителей ФДП. После отлучки в семьдесят один год нас просто некому было встречать. Но единственный, кому я посочувствовал, был капитан Уркхардт. Я обратил внимание на него, когда мы, покинув карантин, поджидали своих гидов-переводчиков. Он стоял совершенно один. Все остальные не были одиноки, все оживленно прощались, но у него не было друзей – думаю, он не мог себе позволить дружить с кем-нибудь на борту даже тогда, когда не был еще капитаном.

И такой он был одинокий, несчастный и мрачный, что я подошел к нему и протянул руку.