– Я горжусь тобой, Артис, – наконец сказал он. – Хотя, понимаю, это слишком мало и слишком поздно. Я не могу вернуться назад и стать для тебя отцом лучше, чем я был. – Он поднял взгляд на сына. – И все же есть одно обстоятельство, и я ему очень рад.

– Какое же?

Печально усмехнувшись, отец обвел взглядом голые стены тюремной камеры.

– Такое, что здесь нахожусь я, а не ты. – Он вздохнул. – Мне сказали, что тебе пришлось подать прошение о предоставлении гражданства.

– Да. На весь следующий год я привязан к одному из членов нашего экипажа.

– Тебе повезло, – заметил Маркус. – Если не считать Ситту, у меня никогда не было друзей, которые пошли бы ради меня на такое.

Корбин неуютно заерзал.

– Она мне не друг, – сказал он. – Больше того, она меня презирает. Просто это чуточку недостаточно для того, чтобы оставить меня гнить в квелинской тюрьме.

– Напрасно ты недооцениваешь себя, Артис. Даже такие отталкивающие ублюдки, как мы, заслуживают общества. – Маркус усмехнулся. – Кстати, это слова моей жены.

Корбин испустил что-то похожее на смешок.

– Хотел бы я познакомиться с ней, – сказал он. Вдруг его осенила одна мысль. – Хотя если бы она осталась жива, меня бы не было.

– Не было бы, – согласился Маркус. – Но я рад, что ты есть.

«Вот как? Неужели ты променял бы ее на меня, если бы знал наперед?»

– Какой срок тебе дали?

– Двенадцать стандартов, – сказал отец. – Из тюрьмы я выйду уже стариком. Но все будет хорошо. Пока что со мной обращаются неплохо. И у меня есть моя собственная отдельная камера. Я наконец смогу прочитать те книги, на которые прежде не хватало времени.

Корбин заметил на лабораторном столе высохшую капельку водорослей. Хорошо, что можно было сосредоточить на ней внимание.

– Еще одно, – сказал он, соскабливая капельку.

– Да?

– Мой день рождения. Это действительно день моего рождения? Или, точнее, день, когда меня достали из резервуара?