Он стоял перед нею, и он падал. Бесконечно. Тысячу лет он падал в отчаяние.
…Стартуют!!! Теперь он смог бы уйти с ними, ибо не для кого оставаться. Дхарма покидает его, и ребенка своего он никогда не увидит и не узнает. Но отличит от сотен других в воспиталище: он будет высокорослым и со светлыми волосами…
– Светлые волосы, – проговорил Колька. – Чтобы я мог отличить его от других детей?
Дхарма закрыла глаза.
«Мин, Мин… Ах ты, глупая девочка, Мин, ну прости меня, глупая ты девочка… Оставим его при себе, ах ты, оставим его, и все тут». Он держал ее на руках, на груди, будто она была ребенком. Сел, не выпуская ее из рук. Выпустил – она напряглась, высвобождаясь.
– Мин!
– Головастый должен пройти через воспиталище! Как ты можешь хотеть, чтобы ребенок вырос диким, подобно малоголовому? Молчи, Адвеста, я удивляюсь тебе. Ты думаешь одно, а говоришь другое…
– Это как же так? – спросил Колька.
– Тебе надлежит уйти от кузниц. В тебе они пробуждают память о покинутом. Ты мечтаешь о жизни Охотника, а во мне видишь опору – разве я ошибаюсь? Ты, подобно Гийкхагу, стремишься объединить несовместимое, Адвеста…
Тишина. Был самый тихий час ночи, когда спят даже ночные звери. И Мин была права. Колька смотрел на нее, хлопая глазами и соображая, что она права – как всегда.
Он и вправду мечтает о жизни Охотника.
Все это надо продумать. Очень тщательно и не спеша.
– Я нужен Ахуке, – возразил он наконец.
– Ты можешь уйти через месяц, – сейчас же сказала Дхарма.
– А когда уходишь ты?
– Через день. Через два дня, не больше.
– А что, через месяц я не понадоблюсь Ахуке?
– Будущее знают Великие, – сказала Дхарма.
Они больше не говорили. Они были вместе, пока не ударили струны на поляне Памяти, и вместе вышли навстречу последнему дню Поворота Ахуки.