- Да. И потому, что я немного изобретатель. Я могу приготовить пельмени по-восточному с редькой и мясом, яичницу по-хеттски с луком и шкварками, медовую брагу по-этрусски.

- Подойдет, - сказала она серьезно.

- Что подойдет?

- Все, что ты назвал. Сколько тебе надо времени?

- Смотря для чего. Для первого и второго блюда полчаса, для третьего - три часа.

- Хорошо, - тем же скорбным, тихим голосом сказала она. - Тогда сделай мне пельмени по-восточному и яичницу по-хеттски, потом поставь кофе и сразу эту... медовую этрусскую. Можно немного сухого вина и красной икры.

- Идет, - ответствовал я, ободренный тем, что у меня была на всякий случай припрятана банка красной икры и что теперь она так пригодилась. Ты посидишь здесь, да?

- Нет, я пойду с тобой на кухню, посмотрю, как ты будешь готовить яичницу по-хеттски. Больше у тебя ничего нет?

- Почему же? Я могу сделать для тебя шоколадный напиток индейцев майя. Хочешь?

- Потом. Не все же сразу, - рассудила она. - Теперь идем на кухню.

Пока я готовил, она покачивалась в старом потертом кожаном кресле и, вытянув носки темных с коричневым отливом туфель, рассматривала их.

- У тебя не найдется элоники? - спросила она так тихо, что я едва расслышал ее вопрос.

- Какой элоники?

- Ну, это такая жидкость, от которой кожа приобретает блеск...

- Нет, элоники у меня не найдется. - И я подошел к ней.

Круглое лицо ее было пунцовым, глаза блестели, руки она сложила на груди, и я стоял перед ней, а она так же, как и минуту назад, покачивалась в кресле, вытянув ноги в сером.

- Почему у тебя только одно кресло? - спросила она строго.

- Да потому, что я живу один. И выменял это кресло у своего друга. Отдал за него восьмитомник и пятитомник.

Мы поужинали.

- Думаю, тебе пора возвращаться... - Я произнес это спокойно, твердо и, словно убеждая в том же и себя самого, повторил просьбу про себя. У двери комнаты она молча остановилась, обернулась ко мне, но в полутемном коридоре я не сразу угадал выражение ее лица. А ее руки ощутимо сжали мои плечи, по шее и щеке прошла ее прохладная ладонь, ее круглое лицо, неподвижное, почти кукольное, сейчас приобрело необыкновенное выражение: брови ее сдвинулись, губы искривила принужденная, полупрезрительная улыбка. Руки ее отталкивали меня, но не отпускали, это было похоже на игру: гибкие длинные пальцы с накрашенными ногтями впивались в мои плечи, отпускали меня на мгновение, потом все повторялось. Я хотел осторожно притянуть ее к себе, она опередила меня, надавила ладонями и запястьями, усадила меня на стул у вешалки, сказала наигранно-резко: