Марк тем временем трудился над оправданием Алькасана. До сих пор он никогда не видел полицейского досье, и ему было трудно в нем разобраться. Фея об этом догадалась, как он ни притворялся, и сказала: «Сведу-ка я тебя с капитаном». Вот как получилось, что Марк стал работать бок о бок с ее помощником, капитаном О’Хара, красивым седым человеком, сразу сообщившим ему, что он – хорошего рода и владеет поместьем в Кэстлмор. В тайнах досье Марк так и не разобрался, но признаться в этом не хотел, и факты, в сущности, подбирал О’Хара, а сам он только писал. Стараясь как можно лучше скрыть свое неведение, Марк не мог уже говорить о том, что он – не журналист. Писал он и впрямь хорошо (это способствовало его научной карьере гораздо больше, чем он думал), и статьи ему удались. Печатали их там, куда бы он никогда не получил доступа под своей подписью, – в газетах, которые читают буквально миллионы людей. Что ни говори, это было ему приятно.

Поделился он с О’Харой и денежными заботами. Когда тут платят? Он что-то поиздержался… Бумажник сразу потерял, так и не нашел. О’Хара громко хохотал.

– Да вы попросите у заведующего хозяйством, – сказал он, – он вам даст.

– А их потом у меня вычтут? – спросил Марк.

– Молодой человек, – сказал капитан, – у нас тут, слава богу, с деньгами просто. Сами их делаем.

– То есть как? – удивился Марк, помолчал и добавил: – Но ведь если уйдешь, с тебя спросят…

– Какие такие уходы? – сказал О’Хара. – От нас не уходят. Один только и был, Хинджест.

К этому времени расследование установило, что убийство совершено неизвестным лицом. Заупокойную службу служили в брэктонской часовне.

Туман стоял тогда третий день и был уже таким белым, что в нем гасли все звуки, кроме перестука тяжелых капель и громкой брани. Пламя свечей шло прямо вверх, прорезая матовый шар светящегося тумана, и только по кашлянью да шарканью можно было понять, что народу в часовне много. Важный и даже подросший Кэрри, в черном костюме и черных перчатках, держался поближе к входу, сокрушаясь, что туман не дает вовремя привезти «останки», и не без удовольствия ощущая свою ответственность. Он был незаменим на похоронах; сдержанно, горько, по-мужски нес он утрату, не забывая, что ему, одному из столпов колледжа, нужно держать себя в руках. Представители других университетов нередко говорили, уходя: «Да, проректор сам не свой, но держится молодцом». Лицемерия в этом не было; Кэрри так привык соваться в жизнь своих коллег, что совался и в смерть. Будь у него аналитический ум, он бы обнаружил в себе примерно такое чувство: его влияние и дипломатичность не могут повиснуть в воздухе просто оттого, что кто-то уже не дышит.