— Зато тебе полагались летные уроки и гарантированное поступление в АОН. По крайней мере, ты можешь летать.

Он пожал плечами.

— Полгода.

— Что, прости?

— Вот сколько времени у меня будет после выпуска, Штопор. Меня засунули в класс Кобба, потому что он считается самым безопасным для курсантов. И когда мы выпустимся, мне дадут полетать всего полгода. Этого опыта в качестве пилота достаточно, чтобы заработать уважение в обществе, а потом семья отзовет меня из АОН.

— Они это могут?

— Да. Скорее всего, сделают так, чтобы все выглядело как отставка по семейным обстоятельствам — мне придется занять должность в правительстве раньше, чем ожидалось. И остаток жизни я просижу на совещаниях, где буду вести дела с АОН от имени отца.

— И ты… больше никогда не сможешь летать?

— Думаю, смогу иногда, забавы ради. Но это никогда не сравнится с боем на настоящем истребителе. Как радоваться этим развлекательным полетам — редким, заранее распланированным, под охраной, — когда у меня было нечто несравненно большее? — Он посмотрел в небо. — Отец всегда волновался, что мне слишком нравится летать. Если честно, во время уроков — еще до летной школы — я думал, что пара крыльев поможет избежать его судьбы. Но я не непокорный. Я поступлю так, как от меня ждут.

Я тихонько хмыкнула.

— Что?

— Твоего отца никто не называет трусом, но… ты все равно живешь в его тени.

Каким-то образом Йорген увяз так же глубоко, как и я. Все его богатство не могло купить ему свободу.

Мы вместе смотрели, как потихоньку гаснут угли костра. Небо темнело — тускнели древние световые люки. Мы поделились парой воспоминаний о Рвоте, хотя оба пропустили ее еженощные выходки с едой и слышали о них только от товарищей.

— Она была как я, — наконец сказала я, когда костер почти погас и опустилась ночь. — Последнее время даже больше, чем я сама.

Йорген не стал меня расспрашивать и просто кивнул. В его глазах отразились угли. В их слабом мерцании по его физиономии больше не хотелось вмазать. Может, оттого, что я могла прочитать эмоции, скрывающиеся за этой маской властной безупречности.

Когда костер совсем догорел, мы встали и снова отдали честь. Йорген спустился к машине, сказав, что ему нужно связаться с семьей. Я стояла на скале и смотрела на след от крушения Рвоты.

Винила ли я ее за то, что она зря загубила свою жизнь? Или уважала, потому что она была готова заплатить любую цену, лишь бы ее не заклеймили трусихой? Могут ли эти два чувства уживаться в одном человеке?

«У нее и правда почти получилось», — подумала я, отметив неподалеку практически неповрежденное крыло. Дальше виднелась оторванная задняя часть фюзеляжа.