— Я рад, что дожил до этого,— проговорил он.
Я понимал его чувства.
Дождя больше не было. Дно долины покрывал снег. Мы сняли колеса, снова поставили сани на полозья, надели лыжи и пустились на север, в молчаливую обширность огня и льда, которая огромными черно-белыми буквами писала поперек всего континента: «Смерть». Сани казались легкими как перышко.
16. Одирни Терн. Ай спрашивает из своего спального мешка:
16.— Что вы пишете, Харт?
— Дневник.
Он смеется.
— Я должен был бы вести отчет для Экумена, но без звукозаписи не могу этого делать.
Я объяснил ему, что веду записи для моего рода в Эстре. Если они найдут нужным, то включат их в записи домейна. Упоминание дома обратило мои мысли к очагу и сыну. Я хотел забыть о них и спросил:
— Ваш родитель... родители... они живы?
— Нет,— ответил Ай.— Они мертвы уже семьдесят лет.
Я удивился. Аю было не больше тридцати.
— Ваш счет лет отличается от нашего?
— Нет... А, понимаю. Это все прыжки через время. Двадцать лет от Земли до Хейна, а оттуда пятьдесят лет до Оллула, от Оллула сюда семнадцать. Я жил вне Земли лишь семь лет, но родился там сто двадцать лет назад.
Еще в Эрхенранге он объяснил мне, как сокращается время в полете на корабле между звездами со скоростью света, но я не прилагал этот факт к длине человеческой жизни, или к жизням, которые он оставил в своем мире. Пока он проживал несколько часов на этих невообразимых кораблях, летящих от планеты к планете, все, что он оставлял за собой, старело и умирало.
Наконец я сказал:
— Я только себя считал изгнанником.
— Вы стали изгнанником ради меня, я — ради вас,— подытожил он и рассмеялся мягким веселым смехом в тяжелой тишине.